роза ставший плотнее, этот новый воздух скатывался в лёгкие, как с горки, чуть холодил, и хотелось напиться его побольше – для храбрости.
Ведь вот уже и дверь. И она тоже другая. Не топорный прямоугольник чего-то фанерного, а широкая двустворчатая дверь из настоящего дерева цвета горького шоколада, с резным обрамлением. Открыть её. Голова кругом!
Девочка: на вид двенадцать, в реале четырнадцать, пришла сюда сама, ни у кого не спросив. Связанная мамой шапка с помпоном, пуленепробиваемое пальто на ватине с воротником цигейка, пуховые рукавицы – пальцы всё равно не гнутся, закоченели. Морозище, как любой декабрьский: для глубокой заморозки щёк, носов, всего, что не смогло спрятаться. «Дверь, впусти-и». Выстрел! Так резко та вдруг распахнулась. Прямо в лоб! Хорошо, шапка из толстых ниток, да ещё двойная, чтоб не продувало.
Со смехом, совсем летним, двое выпали наружу как один – мальчишка и девчонка. Ни лютой стужи, ни того, что чуть не зашибли эту с помпоном, и не думали замечать. Выскочили на простор, катя свой смех, будто ком для снежной бабы. Сугробы им не сугробы, а пуховая перина, чтобы валить в неё друг друга – кто кого переборет. Смех так и звенит, отскакивая от ледяного воздуха, как от стекла.
«Наверно, дружат, – девочка успела придержать массивную дверь, чтобы проскользнуть внутрь. – Наверно, у них здесь все так…»
Темноватый тамбур, дальше, стоило распахнуть ещё одну дверь – слёзы из глаз, такой ослепительный свет, и сразу теплынь: из Аляски в Индию. И столько всего пестрит и звучит. Гвалт, беготня, музыка… Гулким эхом песня незнакомая из большого репродуктора, не на русском. Просторное фойе с высоким потолком, двумя колоннами посередине, увитыми мишурой, и повсюду гирлянды, шары, что-то блестит то там, то сям. «Ёлочный дождь, чья-то одежда?» – никакого страха в помине, одно жадное любопытство.
Всё это напоминало… храм. Высотой, блеском, желанием повыше задирать голову и окунаться в этот блеск. Она и задрала. Шапку поймала на лету. «Пришелец, никому не понятный с этим помпоном». Мимо носились её сверстники и помладше – счастливые! Ни одной девчонки в форме. Ни фартуков, ни коричневых этих платьев инкубаторских – сразу было видно и без очков. Да и мальчишки – кто в свитерах, кто в пиджаках, как у взрослых.
«И это – школа?! Да это новое приключенческое кино, которое, умри, надо досмотреть до конца». Руки всё в двойных рукавицах, но пальцы потихоньку возвращаются к жизни, подрагивая от острого покалывания. В предвкушении…
– Наконец-то! Гони звёзды! Now!
Два сказочных существа – они блестели! – метнулись от колонны к девочке. Балерины? Феи? Платья в блёстках и рюшах, волны широких юбок – море перед штормом; накрашенные ярким губы, глаза; руки с ногтями цвета крови тянутся выхватить своё…
– Я?!
Как же свет бьёт в глаза, не иначе, порождает оптический обман. На головах у фей ещё и прозрачные крылышки на ободках из разноцветных камней.
– Нет, Мэрилин Монро мы ждём с посылкой! Ну, давай, давай, Насть, нам репетировать надо, – перекрикивая музыку, кричала фея или эльф, та, что справа.
Девочка глянула по сторонам – рядом никого.
– Я – Аня. Какие звёзды?!
– Какая Аня?! Ты что, не Зойкина сестра?
– Н-нет.
«Очки бесполезно. Запотеют только». Вытащила лишь руки из рукавиц, правая почему-то замёрзла больше левой, пальцы к губам: «Пф, пфу-у…»
– Завал! А где Настя?! – левая фея сердито.
Сказочные, уперев руки в бока, подступили к девочке с двух флангов совсем близко – не сбежать.
– Да я же…
По лицу весеннее таянье, слёзы мешают, рукой без рукавицы смахнула их кое-как. «Ну всё, инкогниту привет». Она, Аня, сбежала сегодня с уроков в эту чужую школу, потому что ей надо… из-за иностранного.
– Так тебе к завучу, к Марине Марковне. Бегом, пока большая перемена. Может, уже и поздно, школа ведь не резиновая. На второй этаж, только разденься.
«Бегом? Не оттаяв? И… эти платья! Переливаются, как…»
– А вы, вы… эльфы?
Дружный смех. И желание покрасоваться.
– Ты не Настя, а мы не эльфы. Хотя можем такое отмочить… – они хихикнули. – Отчудить! Похлеще всяких сказочек, – девушки хитровато переглянулись. – Как примем на грудь, – и засмеялись совсем уж не по-сказочному, да просто заржали, как две кобылицы, скинувшие поводья.
«Что?! Кого на грудь? Зачем?» А те гоготали так, что с ободков на головах посыпались камни. Какие-то застревали в рюшах, и они… что-то там в них копошилось. Очки бы… Что же это? Нет! Отпрянула назад.
У каждой на груди извивалось по живой змее – не длинной, но довольно упитанной, мерзкого жабьего цвета. Псевдофеи схватили руками каждая свою, привычно, будто кошку, и давай ими драться-дурачиться: размахивать, боксировать, подбрасывать. Гоготали, вскрикивали, будто бы от испуга. Песни из репродуктора уже не было слышно, только их. И, вместо крылышек, на головах у девушек появились небольшие рожки, обклеенные чёрной бархатной бумагой.
Девочка зажмурилась, ещё и ладони