А лететь-то – побольше километра от школы до школы».
– Говорить трудно. Лакунарная ангина, – сдавленно произнесла Аня, тронув пуховый платок на шее.
– Чё за кулинарная?
От «шо» не то что бы Аня отучила подругу, она сама постепенно отвыкла и перешла на нормальное сибирское «чё».
– Не знаю. Такой ещё не было.
– Я уколы могу делать.
– О-о! Молчи лучше. Или уколы, или я, – Аня занырнула под одеяло по самые глаза.
– Боишься? Чё там бояться-то? У меня рука лёгкая! На подушке училась, все так делают, потом бабушке ставила, потом…
– Подушка жива? А бабушка?
– Да ну тебя! Живее всех живых.
– Ага, вот оно! Оказывается, не дедушка Ленин, а бабушка! – вынырнула из-под одеяла Аня.
– У-ух, Анечкина! Не была бы ты хворая… Да моя бабушка, знаешь, какая хорошая!
– Так. А Ленин у нас что, уже плохой? Хотя да, моя мама говорит – гадина он, отец террора.
– Что? Ты что, совсем?!
– Ладно, ладно, не слушай. Только вот, как вспомню, как мы на груди носили звёздочки эти, с кудрявой головой…
Аня замолчала. «Может, из-за них и не растёт теперь ничего?», тронула рукой грудь – одни рёбра. Потом лоб. Потёрла его – стереть глупые мысли?
– На вот, подкрепись, – подруга полезла в свой портфель. – Пирог с капустой.
– Какой пирог! Не могу я!
– Ну, потом съешь. Или, давай, я, раз ты не хочешь.
Танька привалилась спиной к шкафу всей своей немаленькой массой и с аппетитом набросилась на пирожок.
Анина кровать под прямым углом примыкала к задней стенке просторного книжного шкафа, который перегораживал комнату на две части.
«Зашкафье» по другую сторону было чем-то вроде гостиной: орудие пыток – пианино было там; раскладной диван, на котором спала бабушка, когда приезжала, или иногда папа, или сидела мама, чтобы послушать свой любимый «Сентиментальный вальс» в Анином исполнении. Ею же любимые настенные часы, чужаки родом из века «Ваших благородий», каминов и балов. Футляр их – кружево тёмного дерева с короной наверху из бутонов роз и листьев лавра. У окна швейная машина, она же тумба для новейшего приёмника «Харьков» с проигрывателем. Телевизор в семье тоже имелся, в комнате у родителей.
Отдельная двухкомнатная квартира! Самая шикарная из всех, что когда-либо была у семьи.
Могучий книжный шкаф выгораживал Ане небольшую, но вполне свою каморку, в которой всегда можно было укрыться. Письменный стол, левой стороной к окну, по науке, книжные полки на стене; позади стола, у другой стены, кровать – над ней, вместо ковра, небольшое панно, вышитое бабушкой ещё в её молодости: на холщовой тряпице, в рамке из ткани же, когда-то красного цвета.
Зима, едет на тройке с бубенцами «возлюбленная пара» из романса. Рука кавалера лежит на плече барышни, обнимает, и сам он весь тесно притулился к зазнобе. Самым трудным, наверно, было «выписать» нитками черты лица зазнобы, а ещё труднее – его выражение. Оно получилось не в тему – слегка ошарашенным