пулеметчики, их поддержали остальные, требуя немедленной отправки эшелона.
Быть может, все так и было, как говорил С. Щеглов, и что именно неуспешная попытка подорвала дух казаков, но едва ли подобное явление имело место, если бы яд большевистской пропаганды не проник в казачью душу.
Что касается нашего положения, то оно стало довольно щекотливым.
Забравшись на нары, в угол теплушки, мы впервые за все время тихо шептались, обсуждая обстановку и вырабатывая план дальнейших действий. После случившегося мы не решались продолжать путь в этом эшелоне, опасаясь при обыске в Александровске быть обнаруженными или просто выданными большевикам кем-нибудь из казаков.
Все стояли за то, чтобы доехать до Никополя, там сойти, переправиться через Днепр, затем, обойдя пешком Александровск, выйти восточнее его на железную дорогу и далее опять продолжать путешествие поездом.
Начинало темнеть, когда двинулся наш эшелон. В удрученном состоянии, нехотя, собирали мы свои мешки, готовясь скоро покинуть теплые, насиженные места и славных, гостеприимных наших хозяев.
В свою очередь, они упорно молчали, будучи отчасти озабочены вопросом: где и как лучше запрятать винтовки, в виду предстоящего обыска.
Наконец, один из них не выдержал и спросил, почему мы собираем вещи?
Долго и настойчиво пришлось объяснять этим добрым старикам, что ехать нам в этом эшелоне в Александровск опасно.
«Мы знаем, – сказал я. – Вы нас большевикам не выдадите, но у нас нет уверенности, что это не сделает кто-либо из казаков, в особенности пулеметной команды. Мы с удовольствием бы ехали и дальше с вами, но боимся, что оставшись, легко попадемся в лапы красногвардейцев, и они, конечно, с нами не станут церемониться».
И сколько сочувствия, сколько искреннего беспокойства за нашу судьбу выразили нам эти простые люди. Вскоре все было готово. Сердечно поблагодарили казаков за их заботу, ласку и гостеприимство и взаимно искренно желали благополучно доехать до места назначения.
Сверху на бекешу я натянул купленный у одного казака старый, весь в заплатах брезентовый плащ, доходивший мне до пола. Придав моей шапке вид папахи, я в новом одеянии походил больше на казака, чем на буржуя, как раньше.
Предполагая, что Никополь в руках большевиков, мы, из-за предосторожности, не доезжая станции, как только поезд замедлил движение, начали на ходу выпрыгивать из вагона, напутствуемые соболезнованием, сочувствием и оханьем наших радушных хозяев.
Было около десяти часов вечера, когда мы, стоя у полотна железной дороги, в полуверсте от станции, с тоскою молча наблюдали, как медленно удалялся наш поезд, пока его не скрыла ночная мгла. Сделалось жутко и мучительно грустно. Резкий, порывистый, холодный ветер, взметавший сухую пыль и пронизывавший насквозь, еще более усиливал тоскливость настроения. Мои спутники приуныли и, видимо, пали духом. Отчаяние одолевало нами. Перед нами, казалось, было два выхода: