пришли к выводу, что население ее в известной мере восприняло большевизм и наслаждается наступившей свободой. Приветствие новой власти, угрозы по адресу калединцев и офицеров, проклятия помещикам и контрреволюционерам, слышанные нами, теперь убеждали нас, что мы не ошиблись. Приходилось, поэтому, быть готовым ко всему. Не исключалась возможность, что по требованию какого-либо пьяного солдата нас позовут в комитет для проверки документов и обыска. В этом случае, не говоря уже о документах, меня сильно бы компрометировала моя военная форма (без погон), скрываемая бекешей, и особенно контраст между нею и старым плащом, а кроме того, нас всех – наличие револьверов. Мы сознательно шли на все и в крайности решили дорого продать свою жизнь, для чего держали оружие наготове.
На деревенской площади критичность нашего положения достигла своего кульминационного пункта. Между собравшимися и нами произошел последний, решительный бой. Ободренные предшествовавшими успехами и приобретя уже некоторый опыт, а вместе с тем отчаявшиеся и бившие, так сказать, ва-банк, мы решительно и энергично огрызались, смело отвечая на сыпавшиеся со всех сторон вопросы, обращали все в шутку и в результате победили. После этого возница круто повернул в боковую малую улицу, где одиночные прохожие не проявляли к нам уже столько любопытства, как раньше. Опасность как будто временно миновала. Мы повеселели, довольные, что так удачно вышли из неприятного положения, грозившего нам в случае осложнения роковыми последствиями. Скоро выехали в поле. Чувствовалось, что все утомлены, говорить не хотелось, да и, кроме того, стесняло присутствие возницы. Заметно потеплело, и дорога становилась топкой.
Начались ранние зимние сумерки, когда мы никем не тревожимые, достигли деревни Федоровки. По совету возницы подъехали к дому старосты, у которого, по его словам, можно было нанять подводу на дальнейший путь. Наступившая темнота избавила нас от любопытных. Навстречу нам вышел седой, как лунь, глубокий старик. Черты его лица были резки, даже грубы, но в то же время необыкновенная одухотворенность скрашивала эту неправильность, придавая лицу особую привлекательность. Его живые, умные и проницательные глаза, составлявшие резкий контраст с морщинистым лицом, на момент остановились на нас и, надо полагать, этого ему было достаточно, чтобы сразу определить, что мы не те, за кого себя выдаем. Однако и после такого открытия он ничем себя не выдал. Только его особенная услужливость и предупредительность указывали на то, что в глазах его мы – интеллигенты. Говорил он мало, быть может, умышленно не желая создать неловкое положение и заставить нас смутиться. С изумительным тактом он советовал нам ехать сейчас же ночью, говоря, что если прежде человеку ночью иногда было жутко в поле, то теперь, наоборот, безопаснее быть там, а не в деревне, где люди, забыв Бога и законы, из-за одного озорства, не считаясь ни с чем, чинят расправы, самосуды, совершая даже убийства. Он считал, что народ заболел ужасной болезнью, которая быстро