так – часами. Не выдержал мой «Дядя Ваня» – сдался, подписал, что кого-то из вождей собирался на операционном столе прикончить.
Украинцы выказывали упорное трудолюбие и выносливость на родной земле. Как только их из земли вырывали, они тотчас же засыхали. Работать в концлагере, «на чужого дядю», хотя бы этот «чужой дядя» давал обещание освободить их досрочно» если они будут из кожи вон лезть» они не могли. Они убегали, их ловили» или же они сами» не выдержав голода и холода скитаний, «объявлялись», и опять все начиналось для них сызнова: тюрьма» этап, лагерь.
Если к нам в камеру вводили украинца, то мы уж так и знали, что на вопрос:
– Ты откуда?
Он ответит:
– Тикав.
Соль нам выдавали без ограничения, только это был «бузун», его приходилось растирать. И вот украинцы бесперечь ели бузун, распухали; их клали в больницу. Лица у них были как бы сплошь в синяках.
…20 ноября отпраздновал я в Бутырской тюрьме день моего рождения. Стукнул мне двадцать один год. Вскоре после этого вечером, после ужина, я начал читать лекцию о ком-то из русских классиков, и только разошелся:
– Любимов! Без вещей соберитесь.
Ну, значит, на допрос! Месячный отдых – и опять в меня уставится своими буркалами ряшка Исаева!..
В первые мои бутырские дни я жаждал допросов» – лишь бы вода куда-то двигалась, а не стояла, – а теперь мне так же не хотелось идти к следователю, как не хочется из теплой комнаты, угретому, вылезать на мороз.
Повела меня через двор в другое здание молодая латышка.
Мы с Исаевым поздоровались.
– Ну как поживаете? – насмешливо спросил он.
– Ничего, – угрюмо ответил я.
Он начал что-то писать. Я облокотился на стол.
– Уберите локти со стола, сядьте подальше.
Я закурил.
– Курить после будете.
Тут Исаев возобновил разговор о моем «терроризме».
Я решительно заявил, что террористических разговоров с Орловым не вел.
Исаев, почти не повышая голоса, начал внушать мне, что я всецело во власти ОГПУ, что ОГПУ может расправиться со мной любым способом и что я даже не в состоянии себе представить, что меня ожидает, если я буду и дальше гнуть свою линию.
Я молчал. Внутренний голос шептал мне три заповеди заключенного: «Не верь, не бойся и не проси». Да и запугивания Исаева были на сей раз при всем их мелодраматическом пафосе какие-то неопределенные.
– Ну что ж, тогда я вам сейчас устрою очную ставку с Орловым, – объявил Исаев с таким видом, как если бы он собирался вздернуть меня на дыбу.
Ввели Володю. Мы с ним поздоровались. Исаев предупредил нас, что мы не имеем права переговариваться.
Началась очная ставка.
Вопрос к Орлову о том, кто я.
Вопрос ко мне о том, кто такой Володя.
Все это Исаев записывает в протокол.
Вопрос к Орлову, кем я ему довожусь.
– Троюродным