выйти из этого кокона, из этой неги, разорвать нити своих сердец, оторваться друг от друга.
Глаз они так и не сомкнули. Не подремали даже и часа. И утром, под накрапывающим дождём, бежали к Саше домой. Надо было успеть забрать вещи, попрощаться с матерью, которая всю ночь прождала Сашу у окна, и скорее к сборному пункту.
Мать встретила с укором, с промокшими от слёз глазами. Она зыркнула на Валю. Та хотела было объясниться, но тётя Таня остановила её жестом. Валя опустила глаза и отошла в сторону. Саша метался из угла в угол.
– Ма, где бельё? Бритва?
– Да не мечись, господи, собрала всё. Давай присядем и вместе пойдём. Отца в 41-м провожала, теперь вот и тебя…
– Время такое. Нельзя сидеть под юбкой. У нас с курса десять добровольцев ушли. Я вернусь, а вы ждите. Вот ваше занятие: ждать меня. И без всяких там глупостей! – и он погрозил Вале кулаком. – Поняли? – он улыбнулся и обнял самых дорогих его сердцу женщин. – Не ругайтесь только.
У сборного пункта была неразбериха и суета. Провожающих не пускали, строго держали оборону. Сотни женщин – матерей и жён, сцепив зубы, молчали. И лишь глаза кричали во след всё, что не было досказано. В воздухе было такое напряжение, что, казалось, достаточно одной искры, чтобы все эмоции, переполнявшие сердца и души, взорвались как вулкан, и слёзы, словно горящая лава, прожигающая землю, вылились наружу. Но все молчали, потому что знали, что нельзя. Потому что знали, что так надо, что должны, обязаны. Потому что хотели, чтобы вернулся каждый, а по живым не плачут.
Призывников формировали в небольшие отряды, рассаживали по машинам. Валя цепляла глазами каждое движение. Все знали, что сначала их отправляют на обучение на три месяца, значит, три месяца они будут точно живы, а там…
Брели домой молча. Сентябрьский осенний дождь, ещё с остатками летнего тепла, совсем не раздражал, а так просто умывал утреннюю Москву. Каждый думал о своём, и обе боялись нарушить тишину.
– Пошли к нам? – наконец решилась Татьяна. «К нам», – тут же горько усмехнулась она. «Господи, когда же это «к нам» станет снова по-настоящему?»
Семья Саши Королькова жила в соседнем дворе на Большом Дровяном. Пять семей, одна кухня, и один туалет – всё как у всех. Потолки высоченные – лампочку менять, кликать дворника с длиннющей дворовой лестницей.
Валя скинула промокший плащ и беспомощно опустилась на табурет.
– Знаете, тёть Тань, я вам сказать хотела… – она замялась на пару секунд, – ну, в общем… если у нас с Сашей вдруг будет ребёнок, мы решили её Ульяной назвать. Можете меня осуждать, сколько хотите, но мы так решили… – Валя подняла полные слёз глаза и посмотрела на Татьяну.
Татьяна стояла не молодая и не старая. Слегка улыбнулась и, подойдя, прижала к себе Валю.
– Пусть будет, девочка моя. Хоть бы так и было.
В этот момент память перенесла Валю на год назад. В самый страшный 1941-й, навсегда изменивший миллионы судеб. Когда они точно так же сидели в коридоре. Валя вспомнила, как раздался звонок в дверь: два коротких и один длинный.
– Это к Лейбманам.
Татьяна