летних яблок не ждали, – и не дождались, сиротливо просвечивали яблони, мощным цветом раньше срока отбушевавшие, – вот тогда деревенские, прежде всего старики, а они всегда в авторитете были, и положили на неё глаз. Дальше – больше. Заметила, что Настена краснеет, завидя Степана, да и Степан при Настене особо грубым казаться хочет, – вот и заявила, между прочим, Марии с Захаром: «Ждите сватов от Степана к осени». «Не бреши!» – «Поглядим…». Ну, возок, конечно, подтолкнуть надо было, как без этого. Мимоходом так, Степану: «Совсем Настена засохла без тебя». Никто не слышал, не видел, да и Степан забыл про эти слова, – но запало! Евдокуша это усекла. Да и Насте бросила невзначай: «Глянь, не упусти Степку-то! Счастье любовное завсегда в наших – бабских руках». – Прислали-таки сватов, правда, не по осени, а на Ильин день. Да кто считает, тем более что свадьбу сыграли на Покров.
Однако не только глаз вострый и опыт житейский помогли ей стать ведуньей. Было у неё действительно какое-то тайное ведение – сила предчувствия. Таилась сия сила, конечно, не в том месте, откуда ноги её тощие росли. Но где? Этого она не знала, да и никто определить не мог. Даже толстый боров в очках, которого в самый серёд известных событий прислали её обследовать аж из самой всесильной Администрации.
Приперся с кучей всяких приборов умных, на грузовике китайском взгромоздившихся, и двумя ассистентками, одна другой худючее и нахальнее. Вопросы дурацкие задавал, проводочки с прилипалами к голове присасывал, стрелочки суетились на коробке железном, живот щупал, охальник, веки чуть не поотрывал, – и ни хрена не понял. Ну, а как бабка Евдокуша промеж прочим проворковала: «Ну ладно бы по очереди своих швабр оприходовал, ан нет, надобно сразу да вместе, иначе петушок не кукарекает», – так боров только и смог огрызнуться: «Ведьма сраная», – да и был таков. Прилипалки потом самая тощая снимала, глазенками с любопытством злобным зыркала, шипела. Так и хрен с ними – улепетнули, ни тебе спасибочки, ни до свиданьица. Правда, говорили, в телевизоре была передача о природном чуде в виде бабки Евдокуши, боров соловьем разливался, но швабр не показали. Впрочем, может и брехали люди, сама бабка это кино не видела, так как плоская хренотень, что полстены занимала, не работала: когда тянули трубы ржавые куда-то к океану, так полкладбища разворотили, местные хотели скандал да бучу устроить, но эти «газнефтики», чтобы рот законопатить, подарили каждому, у которых в кладбище родных повыковыривали, по этой элэсидешке – как мужики эту хренотень прозрачную называли, – но не подключили. Если бы и подключили, бабка Евдокуша все равно бы не смотрела. Одно и то же талдычат и девок синюшных полуголых показывают.
Откуда она взяла, что боров из Администрации только двумя воблами, вместе в постель складированными, себя возбудить может, она не знала. Так же, как не понимала, как про смерть Игната– Весельчака прочуяла. Нет, снов вещих про него не видела, хотя в сны верила и служили они ей хорошую службу. К примеру, видела Степаниду, которая к ней во сне за