Лежишь под ним поначалу-то, как мёртвая. А потом вроде откуда-то силушка и приходит. И хорошо.
Окающий голос тихо смеётся. Ему, сочувствуя, вторит другой, чуть пониже:
– Это значит, мужик у тебя хороший. Пригожий – вот и появлялась сила.
– Хороший, да. Вот… Но ничо, обвыкла после, втянулась. Да так до пенсиии проработала-то. И всё-то в одном цеху… Жили-тужили, и даже счастливы были.
Табунов зевнул и, отодрав взгляд от обивки третьей полки, свесился вниз.
За столиком сидели две старушки: одна, та, что окала, сидела лицом к Табунову – бледное лицо, россыпь конопушек, крупные губы, робкие глаза; вторая сидела прямо под ним, и видно было только седую поределую макушку да пёстренький платочек на плечах.
Конопатенькая заметила движение на верхней полке.
– Проснулись? – робко улыбнулась она.
Седая макушка дёрнулась, показались очки, нос и рот второй путешественницы. Очки блестели. Всё остальное улыбалось.
– Угу, – перебарывая зевоту, ответил Табунов. Ему стало скучно и опять тоскливо.
– А мы всё болтаем, болтаем. Поди, мешали-то вам?
– Нет, что вы. Спал как этот, – тускло улыбнувшись, пробурчал он хриплым утренним голосом и начал прикидывать, как бы ему одеться. Ох уж этот плацкарт: натягивать портки лёжа под одеялом! Бр-р! И неудобно, и смешно, и никуда не денешься.
20 руб. 20 коп. «Одни мы такие, что ли?»
В тамбуре было пусто, накурено и, само собой, наплёвано. Табунова передёрнуло – заплёванный пол всегда вырастал в его глазах до символа.
Закрывшись в ещё более щедром на символы туалете, он наскоро оправился, почистил зубы, умылся, причесался и с облегчением отправился восвояси.
Там его встретило пополнение – на огонёк старушечьей беседы прибилась ещё одна ровесница в набивном белом платке и тёплом (вопреки жаре) мешковатом сарафане в крупную клетку.
– Ой, мы тебе, сынок, наверное, мешаем, – заизвинялась конопатенькая.
– Да нет, что вы, – равнодушно отмахнулся Табунов и сделикатничал, тоже, впрочем, чисто машинально: – И вам занятие, и мне развлечение – посижу, послушаю. Не возражаете?
Он уселся, однако в разговор бабуль вслушался не сразу – размышлял, то ли снова на свою верхнюю полку взгромоздиться, то ли действительно внизу посидеть, то ли в вагон-ресторан… Мысль его текла лениво, и в конечном счёте ему не хотелось ни того, ни другого, ни третьего.
А внимание собеседниц меж тем завладела новенькая – бабуля в сарафане из толстой шерстяной ткани. Голос её звучал надтреснуто и, вдобавок, с характерной хрипотцой курящего человека.
– … А на войну я по своей воле пошла. Открыли у нас курсы медсестёр, я и… Потом-то, конечно, не раз покаялась – больно страшно, и не так вовсе, как чудилось мне. Ну да и чё делать-то? Пошла и пошла, добровольно-то лишь туда можно, а оттудова… Но жалелась только попервой, потом думаю себе: вот вытащила одного солдатика, другого, десятого. А чё если б не оказалось тут меня? Чё, так