заметил торчащий из воды шнур, потянул и выудил сетчатую кошёлку – там билась одна единственная рыбёшка. Заулыбался.
– Весь твой улов?
– Да, что-то не ловится, – без малейшего огорчения ответил Олег. – Вот посижу ещё и эту отпущу.
– Чего так?
– Жалко.
– Кого жалко? – удивился Табунов.
– Рыбу.
– Ну, ты даешь! А чего её жалеть-то?
– А ты представь, что тебя за губу подцепили и тянут. А потом живому брюхо распорют, выпотрошат и – на сковородку. Или в кипяток. Как, приятно?
Табунов добродушно рассмеялся – не над тем, что сказал друг, а над тем, как он это сказал – серьёзно, без тени улыбки.
– Смеёшься… – Олег пошлёпал поплавком по воде. – Один умный человек сказал: самый ужасный крик тот, который мы не слышим. Понимаешь? Мы тянем рыбу на крючке, она верещит, а мы – не слышим…
– Ну ты-то, наверно, слышишь, – пошутил Табунов.
– Слышу, – серьёзно ответил Олег. – Не всегда, правда… Но стремлюсь.
Табунов покачал головой, принялся разматывать свою удочку.
– Вот смотри, – продолжал Олег, – любую животину – корову там, кролика, свинью, ещё кого-то – прежде чем свежевать, убивают. А почему? Да потому что кричат они. Кричат так, что… Ну, понимаешь, в общем…
– А кроме того, – перебил Табунов, – корова, вырываясь, и копытом очень может дать. И на рог насадить. Потому и забивают.
– Ну да. А рыба не кричит, копыт не имеет. Слабая она. Вот мы ей, живой-то, и выпускаем кишки, и чешую обдираем. Представляешь? Представляешь, что она должна испытывать при этом?
– Слушай, а ты, случаем, не заделался вегетарианцем?
Табунов засмеялся и обнял друга. Он узнавал того, прежнего Олежку, во многом чудного, непохожего на других.
И вдруг начался клёв. Причём только у Табунова – Олегов поплавок стоял, как вкопанный, ни дрожжинки. А Табунов тянул одну за другой, еле успевал червяка насадить, забросить – и поплавок нырк! Табунов взмок. Глаза пятаками. На висок вена выползла. Пульсирует, дёргается, капельки пота вниз ссовывает.
– Уфф! – шумно отдувается он и – словно спугивает. Поплавок замирает столбиком. Минуту стоит. Другую стоит. Пять, десять минут прошло – стоит!
Табунов досадует, Олег смеется.
– Смейся, смейся, – скрипит Табунов, – мне и этого хватит. Вона, красавицы! – и тянет из воды садок. В нём плотно хлещутся тугой ртутью тела несчастных немых, штук десять, не меньше. – Вот это ушица будет! – восторгается он. – А, Олежка?
Олег смотрит без зависти – азарт рыбака ему и впрямь неведом.
– А ты, вроде бы, тоже не ходил в рыбаках, – говорит он Табунову. – Или пристрастился?
– Да нет. Эта рыбалка – первая года за два. Не рыбачу, а вот когда приходится, ну… коллеги иной раз уговорят, сяду тогда с удочкой, и стоит, веришь, одной попасться – всё, зверею. А потом, – Табунов пожимает плечами, – опять живу спокойно. Без рыбалки.
Табунов откинулся на спину, загляделся в небо.
– Ну а ты всё