льны. Скорее, их влекло под проливной дождь их неуемное любопытство и жажда зрелищ.
– Гейб?
Я проигнорировал знакомый голос. Отвлекшись от беспорядочного движения вокруг себя, я понял, что мну нечто пальцами левой руки, мягкое и расползающееся. Подняв руку к глазам, чтобы рассмотреть получше, я тут же брезгливо отбросил хлебный мякиш на мостовую. Он совсем размяк от моих усердий и дождя. Было трудно поверить что я мог его есть, оказавшись во власти собственных мыслей далеко от городка, где находился. Но в голову тут же проникла мысль, немного меня успокоившая: я не ел его, только мял в пальцах, словно пытался через него определить степень вины того, кого я сегодня отдавал на суд.
– Брат Габриэль?
Тон голоса, нетерпеливый и немного раздраженный, на миг перекрыл шум вокруг меня.
Я отозвался.
– Все готово. Все ждут твоего слова, главная площадь полна людей…
– Второго охотники так и не нашли? – Услышал я откуда-то издалека свой собственный голос.
– Все еще ищут, как и добровольцы из стражи. Но в таком лесу, как этот, искать могут хоть до собственных похорон. Густой, много хищников. Думаю, нам стоит объявить его мертвым уже сейчас. Меньше слухов. Меньше тревог для местных.
– Если он жив, то может вернуться.
– Нет.
Я повернул голову вправо, где стоял говоривший, чтобы увидеть его лицо.
Молодой парнишка, голову которого, ниспадая до бровей, укрывал капюшон плаща уже неизвестного никому раннее оттенка, серые одежды, ставшие почти черными от влаги, подвязанные поясом из кожи. Мой помощник, прибывший вместе со мной в этот унылый городок по просьбе местного епископа, чтобы найти виновных в гибели нескольких людей.
– Почему ты так решил?
– Он не враг себе, если местные его найдут – забьют камнями или утопят в озере неподалеку. Он знает это. Уверен, он уже далеко от этих мест и искать его в лесу – бесполезное занятие.
Я кивнул. Возможно он и прав. И все же тот факт, что мельник сбежал, говорило не в его пользу. Словно бы он заранее объявил себя виновным.
– Пора идти. Не стоит заставлять их ждать, они и без того на пределе все эти дни.
Я и без него знал, что дразнить местных всегда не к добру, а в такую погоду и подавно. Все это могло запросто вылиться в беспорядки, а значит, чем быстрее состоится приговор, тем скорее все успокоятся.
Мы двинулись вперед, туда, где находилась главная площадь – вверх по мостовой и направо, где нас ждала толпа местных, выкрикивающих проклятия в сторону обвиняемого. Оставляя его утром на площади, закованного в «железный гроб», я надеялся, что стражники не ослушаются приказа и не бросят его на произвол судьбы, чтобы местные растерзали здоровяка, но поднимаясь в гору боялся, что увижу всего лишь труп, истерзанный прям за прутьями «гроба».
Мы молча протиснулись через толпу местных зевак. Развлечений в городке было мало, изредка наведывающиеся в эти края торговцы и проезжающие ярмарки – вот и все зрелища. Небольшая численность населения, едва переваливающая за сотню, где все друг друга знают и посторонних не сильно жалуют – вот что представляло собой Предлесье. Поэтому судилище, которое предстояло им увидеть, могло стать едва ли не главным событием года.
Мой помощник прикрикнул на тех, кто толпился и оттолкнул пару фермеров понаглее, что преграждали дорогу и мешали пройти. Шум чуть смолк, нас пропустили внутрь импровизированного круга, в центре которого стояла небольшая возвышенность, с которой обычно вещал старейшина городка.
Уняв дрожь в руках, я взглянул на человека, которого сегодня отдам в руки «светского суда». Полный мужчина с копной светло-каштановых волос, опущенных на лицо. Мокрый до последней нитки, он словно сжался в «гробу», куда его поместили мы с Мартином. «Железный гроб», как его называли инквизиторы, сделанный из полос тонкого железа, и собраный в форме человека, был явно мал для здоровяка. Мартина это порадовало. Он был доволен, что человек виновный в смертях и даже не желающий покаяться, будет страдать и перед смертью. Мартин порой пугал меня, проявляя в своем поведении садистские наклонности. Однако он считал себя всего лишь настоящим католиком. Всюду таскал с собой томик библии, старый, с оторванными страницами, словно он один мог защитить его от всех бед и еретиков мира.
Пленнику было явно неудобно, с момента заточения минул день, который он провел взаперти, под солнцем, ливнем, градом камней и редких птиц, которые пытались выклевать ему глаза. Но он молчал. Больше недели я вел допрос, в присутствии Мартина, писаря и старейшины городка, но тот упорно не признавался ни в чем, не каялся, и даже неудобства, причиняемые «гробом» не заставили его признаться в ереси, в том, что он натворил со своими соседями, и не выдал местонахождение сообщника. Все это дало повод Мартину считать его виновным, и он не меньше, чем местные, ожидал сегодняшнего суда, кружа вокруг пленника, как ворона над падалью, весь день.
Я снова взглянул на пленника, сгорбленного в железной клетке. Ботинки, крепкие на вид и просто гигантского размера почти по щиколотки погрузились