наши корабли стоят миллионы. Не могут же носовые платки моряков стоить три копейки – сотня?! Сопли на кулак наматывать могут себе позволить лишь офицеры номерных пехотных полков. Моряк, повидавший мир, до подобной невоспитанности не опустится!
Надо ли удивляться, что в Мариинском театре гардемарины оказались в центре внимания? Когда будущие моряки передвигались не строем даже, а группами, своей особой морской, чуть в развалку походкой, которая отрабатывалась годами, в ножнах их парадных палашей вовсю гремели специально туда устроенные серебряные полтинники, издавая особенный «хрустальный» звон. А серебро и золото пуговиц и шитья на черном фоне, как магнитом притягивали девичий глаз, отвлекая его от тщательно загримированных прыщей на юношеских щеках и скулах.
– Знают дамы, куда смотреть! Зарплата мичмана раза в три будет против, пехотного подпоручика.
– Однако, пошляк, вы, сударь! У нас, моряков, просто особый блеск в глазах!
– И опять же, господа, жить в бойком портовом городе, один из которых, кстати, Санкт-Петербург, а другой – Гельсингфорс, ожидая моряка со службы – это одно. А умирать с тоски в каком-нибудь забытом богом гарнизоне под Пензой или на Сахалине – совсем другое! «Две большие разницы», как говорят одесские евреи. Кстати, Одесса – это еще одни военно-морской порт.
– Да уж!
Балет, да и вообще театр, Колчак впервые увидел здесь, в столице. На Урале, в Екатеринбурге он только слышал о каких-то сказочных постановках, которые гораздо интереснее, чем цирк. Что есть такие представления, где люди танцуют, кружатся и летают над сценой красиво и неутомимо, словно куклы, под волшебную музыку.
Сегодня Колчак невольно вспомнил о Тае. Он смотрел наяву исполнение ее мечты:
– Так вот ты какой, «Цветочек Аленький»!
Мариинский театр давал премьеру этой балетной постановки. И Николай завороженно смотрел на сцену, затаив дыхание и не замечая ничего вокруг.
– Как это все так слаженно получается?
Его поражала не столько музыка или сам танец, а тот невидимый зрителю подготовительный труд, который позволял создавать на сцене это четко слаженное и филигранно отрепетированное волшебство. Он пытался понять: а как это можно крутить фуэте? Как можно прыгать так высоко, да еще с девушкою на руках? На чем держатся такие роскошные, но ведь и такие тяжелые декорации? Как музыканты понимают, какую именно музыку надо сейчас играть?
– Это фантастика какая-то! Магия, да и только.
Сам он занимался фехтованием и джигитовкой и хорошо знал, что безукоризненный и вовремя сделанный победный выпад шпаги оттачивается не месяцами даже, а годами. Что проскакать не на лошади, а под ней можно лишь тогда, когда сольешься с конем всем телом, умом и душою. А это требует сотен и сотен тренировок. Он понимал, что подготовка всех этих изящно отточенных движений – труд адский, каторжный и вознаграждаемый победой или восхищением окружающих далеко не всегда. И уж точно – никак не сразу!
– Колчак, ты странный какой-то! Моряки ходят в балет не музыку слушать.