на коленях между его ног, подумал Кауфман, поджав губы. Ничего необычного. Это же был Дворец наслаждений, в конце концов, и каждый имел право на немного любви во мраке.
Кауфман пожал плечами про себя. Почему его вообще так волновало, куда подевался этот пацан?
Двери закрылись. На поезд никто не сел. Он отошел от станции, лампы в вагоне замерцали, словно для набора скорости из них выжали все электричество.
Кауфман почувствовал, как на него снова накатила сонливость, но неожиданный страх потеряться поддал адреналина в систему, и конечности закололо от нервической энергии.
Обострились все чувства.
Даже несмотря на стук и грохот колес он услышал звук рвущейся ткани из соседнего вагона. Кто-то срывал с себя рубашку?
Кауфман поднялся, схватившись за поручень для равновесия.
Окно в двери было полностью закрыто, но Кауфман уставился на него, нахмурившись, словно ожидая, что сейчас у него появится рентгеновское зрение. Вагон качался. Поезд опять набирал скорость.
Снова что-то порвалось.
Там кого-то насиловали?
Лишь из слабого вуайеристического желания Кауфман пошел по раскачивающемуся вагону к тамбуру, надеясь, что в шторе есть прорезь или дырка. Он так сосредоточился на окне, что не заметил, как ступает по кровавым каплям. Пока…
…не поскользнулся. Посмотрел вниз. Желудок отреагировал на кровь быстрее мозга, и ветчина вместе с цельнозерновым хлебом сразу подступили к горлу. Кровь. Кауфман несколько раз судорожно вдохнул несвежего воздуха и отвернулся – снова уставился на окно.
Но в голове крутилось только одно: кровь. И ничто не могло заставить это слово исчезнуть.
До двери осталась от силы пара метров. Он должен был посмотреть. На ботинке виднелась кровь, тонкий красный след вел в соседний вагон, но Кауфман все равно должен был посмотреть.
Должен был.
Он сделал еще два шага вперед, осмотрел занавес, ища в нем хоть какой-то изъян: даже выдернутой из полотна нити хватило бы. Нашел крохотную дырочку. Кауфман приник к ней.
Разум отказался принять то, что за этой дверью увидели его глаза, отверг зрелище как нелепое, как нечто из сна. Рассудок говорил, что это не может быть реальным, но плоть все знала наверняка. Тело сковало от ужаса. Глаза Кауфмана не мигали, не могли скрыть ужасающую сцену за шторой. Поезд грохотал, а Леон все стоял у двери, и кровь отливала от его конечностей, а мозг метался в отсутствии кислорода. Перед глазами засверкали яркие вспышки света, скрыв бойню в соседнем вагоне.
А потом Кауфман потерял сознание.
Он лежал без сознания, когда поезд добрался до Джей-Стрит. Не слышал объявления машиниста о том, что все пассажиры, следующие дальше, должны пересесть на другой состав. Ведь если бы Кауфман услышал его, то усомнился бы в смысле таких действий. Никто не высаживал всех пассажиров на Джей-Стрит; линия шла на Мотт-Авеню через ипподром «Акведук», мимо аэропорта Кеннеди. Только, конечно, он уже все знал. Истина висела в соседнем вагоне. Она самодовольно