тяжелой головой, фельдкурат был в угнетенном состоянии духа.
– Не могу вспомнить, – сказал он, – каким образом я попал с кровати на диван?
– А вы и не были на кровати. Как только приехали, мы уложили вас на диван – до постели дотащить не могли.
– А что я натворил? Не натворил ли я чего? Не был ли я пьян?
– До положения риз, – отвечал Швейк, – вдребезги, господин фельдкурат, до зеленого змия. Я думаю, вам будет легче, если вы переоденетесь и умоетесь…
– У меня такое ощущение, будто меня избили, – жаловался фельдкурат, – и потом жажда… Не дрался ли я вчера?
– До этого не доходило, господин фельдкурат. А жажда – это из-за жажды вчерашней. От нее человеку не так-то легко удается отделаться. Я знал одного столяра, так тот в первый раз напился под Новый, тысяча девятьсот десятый год, а первого января у него с утра была такая жажда и чувствовал он себя так скверно, что пришлось купить селедку и напиться снова, и с тех пор он делает так каждый день вот уже четыре года подряд. И никто ему не может помочь, потому что по субботам он покупает себе селедок на целую неделю. Такая уж это карусель, как говаривал наш старый фельдфебель в Девяносто первом полку.
Фельдкурат с похмелья был в подавленном состоянии, на него напала хандра. Тот, кто в этот момент услышал бы его рассуждения, нисколько не сомневался бы, что попал на лекцию доктора Александра Батека[117] на тему «Объявим войну не на живот, а на смерть демону алкоголя, который убивает наших лучших людей» или что читает его книгу «Сто искр этики», – правда, с некоторыми изменениями.
– Я понимаю, – распространялся фельдкурат, – если человек пьет благородные напитки, допустим, арак, мараскин или коньяк, а то ведь вчера я пил можжевеловку. Удивляюсь, как я мог ее пить! Вкус отвратительный! Хоть бы это вишневка была. Выдумывают люди всякую мерзость и пьют как воду. У этой можжевеловки ни вкуса, ни цвета, только горло дерет. Была бы хоть настоящая можжевеловая настойка, какую я однажды пил в Моравии. А ведь вчерашняя была на каком-то древесном спирту или деревянном масле… Посмотрите, какая у меня отрыжка! Водка – яд, – решительно заявил он. – Водка должна быть натуральной, настоящей, а ни в коем случае не состряпанной евреями холодным способом на фабрике. В этом отношении с водкой дело обстоит как с ромом, а хороший ром – редкость… Была бы под рукой настоящая ореховая настойка, – вздохнул он, – она бы мне наладила желудок. Такая ореховая настойка, как у капитана Шнабеля в Бруске.
Он принялся рыться в кошельке.
– У меня всего-навсего тридцать шесть крейцеров. Что, если продать диван… – рассуждал он. – Как вы думаете, Швейк? Купит кто-нибудь? Домохозяину я скажу, что я его одолжил кому-нибудь или что его украли. Нет, диван я оставлю. Лучше пошлю я вас к капитану Шнабелю, пусть он мне одолжит сто крон. Он позавчера выиграл в карты. Если вам не повезет, ступайте в Вршовицы в казармы к поручику Малеру. Если и там не выйдет, то отправляйтесь в Градчаны[118] к капитану Фишеру. Скажите ему, что мне необходимо оплатить за фураж для лошади,