в окно гостиной. Тут только дошло до меня: всё погибло. Абсолютно всё: семейные фотографии и первая Сашкина записка, подложенная мне в портфель в девятом классе, мамины волосы, заклеенные в конверт, и кофейный сервиз, доставшийся от бабушки, сборники стихов, собираемые десять лет, среди которых есть (то есть были) редчайшие, и новый телевизор, старинная кукла с почти настоящим, почти живым лицом, и новые тапочки с помпонами, школьные фотографии, где мы с Сашкой стоим (стояли) рядом, и дешевая перламутровая брошка…
Больше всего было жаль Сашкину записку. Пока она хранилась в ящике трюмо, у меня оставался кусочек прошлого, крошечный обрывок бумаги до сих пор берег теплоту его чувства. Мне показалось, что там, в доме, сгорело живое существо.
– Убийца! – завопила я и вцепилась Кентису в волосы.
Он перехватил мои руки и крепко сжал запястья. Губы его передернула улыбка.
– Успокойся, не надо так бурно. Иначе произойдет рассеивание энергии. Охладись.
И он с размаху толкнул меня в лужу меж клумбами. А сам перепрыгнул через щеточку кустов и шутовски махнул рукой на прощание.
Через полчаса пламени нигде не осталось. Мне позволили войти в дом, и я бессмысленно оглядывала черные обугленные стены гостиной и обгорелые останки неказистой, но дорогой мне мебели. Незнакомая тетка в домашнем халате забежала в дом прежде меня. Но пожарный, деловито сдвинув на затылок шлем, ухватил ее за локоть и препроводил назад к двери.
– Кто это? – спросила я в недоумении.
– Мародерша. Такие всегда являются первыми. С вами все в порядке? Может, вызвать «скорую»?
Я отшатнулась – мне показалось, что сейчас он, как Кентис, хищно оскалится.
– Нет? Тогда консультанта из «Ока милосердия» – у нас с ними контракт.
– О нет, только не из «Ока», – простонала я.
– А тот парень, что был с вами, где он? – пожарный попался на редкость дотошный.
– Ушел. – Я огляделась в надежде, что Кентис вернется.
Сейчас он принесет мне успокоительную таблетку и стакан воды, или что-нибудь в этом роде. Странно, но я не испытывала к нему ненависти. Была уверена, что зло он творил не из подлости, а из-за неведения и слепоты, и не было никого рядом, кто бы раскрыл ему его собственное сердце. Но озиралась я напрасно: Кентиса нигде не было видно. Зато весьма хорошо был заметен Пашка – он возвышался посреди тротуара над грудой беспорядочно набросанных вещей. Поразительно, как это он успел за недолгие минуты пожара вытащить столько скарба из своей конуры? От пожитков он и шага не смел ступить, опасаясь, что мародеры растащат вещи. Едва я подошла, как он тут же набросился на меня с упреками:
– Я всегда знал, что твоя безалаберность приведет к чему-нибудь подобному!
– Ты бы лучше пожалел меня, чем злиться!
– Пожалел? – Павел скрипнул зубами. – Жалеть тебя за твою же глупость?! Достаточно того, что отец вечно с тобой нянчился. Только учти, я – это не он.
– К сожалению. Кстати, у тебя случайно нет булочек со сливками?
– Ты