И это бывает чаще, чем можно было бы предположить. Потому что мужчинам кажется бесповоротным кажущееся им презрение обиженных больших глаз, которые больше уже не здесь и уже больше не знают, где теперь они найдут приют.
На безмолвное отрицание мужчин Мила без тени гневных восклицаний улыбалась:
– Мне-то какая забота?
И ссылаться на семейного доктора не имело смысла.
– Как это у многих случается мнимая беременность? Многие, конечно же, не беременны. Но по-вашему получается, что все. И я, и все не беременны? Вы это хотите сказать. И я, и все? – в ее голосе не было обиды, не было оскорбленности, не было ничего, кроме уверенности, что тела двух людей должны произвести ребенка с таинственной судьбой. Если уж и в этом сомневаться, во что же тогда верить? – Нет же. Это ошибка. Вы ошиблись.
Все четверо (да, включая и Милу) силились определить долю своей вины, в абсолютном недоумении силились понять вообще, в чем они повинны. Но на ум приходило что-то совершенно постороннее и очень многое, и на чем-то определенном остановиться никто не мог.
– Вы подумайте, они всё отрицают, – укоризненно покачала она на них головой, одновременно ожидая от них понимающих улыбок, поскольку обращалась к ним же, чтобы они разделили ее возмущение.
Лёва на мгновение опустил глаза к пятнышку на носке своего ботинка, отчего его равнодушие можно было счесть знаком согласия. К счастью Мила смотрела в другую сторону.
– Тебе всего 17, – как всегда не выдержал по этому поводу дед.
– 17,5. Вот соседи. Вот вам другой пример, – привела пример Мила, – В 17,5 у меня уже могли бы быть двое. Посмотрите на соседей.
«Если так, то уж могли быть и двое с половиной, о да», – не выдержал и таки подумал Лёва.
– На днях ты с соседкой даже не поздоровалась, – напомнил Давыдов. И похлопывал при этом по спине Лёву, рассчитывая на его помощь, пытаясь выхлопать из его спины те самые слова, что разрядили бы всё.
– А как я могла ее узнать, она постоянно перекрашивает волосы с белого на черный.
Дед устал наблюдать за беспомощностью Давыдова и Лёвы и высказал свое полное мнение вслух. И тут же пожалел, она ухватилась за слова с победной улыбкой. Она даже подошла ближе и доверительно ухватилась за дедушкину самую слабую пуговицу на груди. Дед сделал было движение защитить ее, но Мила уже отпустила. Она то поднималась по лестнице… то опять спускалась к ним. Иногда молча. Уходила опять вверх… А что делали все трое, когда она так говорила? Ничего! Они трое лишь стояли, не двигаясь, как мыши рядом с удавом, которому до них пока нет дела, и лишь водили за ней глазами. Они не боялись, просто это была ритуальная поза ожидания, самая правильная поза, при которой это всё могло быстрее кончиться.
– Я все это понимаю, но ничему тут не верю, – кончилось, кончила она.
Они ей сказали, что она и прошлый раз точно то же думала.
– Что думала? Ничего я не думала… Неужели думала? – И вдруг чуть не вскрикнула,