не по годам рано превращаясь из мальчишки на побегушках в паренька, на которого можно положиться и в более трудном деле. Он был быстр, понятлив и услужлив, с ним любили иметь дело, хотя с ним никто не сближался. Робич был молчалив, что-то держит затаенное. Из Царьграда вернулся другим, взгляд стал иным, речь замедлилась, словно каждое слово проверяет трижды, осматривает и поправляет перья, прежде чем, как синичку, выпустить на волю.
Когда во двор въехали новгородцы, Владимир был первым, кто выбежал навстречу. Он всегда старался встречать всех первым. И пусть работы больше, но от общения с новыми людьми получает то, о чем другие челядины не подозревают.
Новгородцы слезали с подвод медленно, охая и разминая затекшие от долгого сидения дородные тела. Владимир быстро оглядел новгородских посланников цепким запоминающим взглядом. В огромном напряжении, что не оставляло его последние годы, а в последние дни вовсе затянуло душу в тугой узел, он увидел и знатную внешность, и дородность, сумел увидеть и то, что таили в себе, напоказ не выставляя.
Он держал коня крупного мужчины, чья седая борода говорила о возрасте, как золотая гривна на груди – о знатности. За ним во двор въехали всадники и еще подводы.
– Приветствую вас, – сказал он звонким голосом, который дрожал, как туго натянутая струна, – люди Новгорода! Ваш город предназначен для великих дел. Только вы – несокрушимый оплот Руси, ибо западные племена уже двести лет истекают кровью под натиском Германской империи… и всей Европы. Если они падут, то ничто, кроме Новгорода, не спасет Русь!
Его ноги тряслись, когда он произносил эти высокие словеса. Сам только вчера узнал от волхвов, кто там где воюет, за что, какие силы кому дышат в затылок.
На него смотрели с удивлением, любопытством. Владимир со страхом понял, что его речь понравилась, его не шуганули, а значит, должен идти дальше. Никто и никогда не говорил им, что они – защитники Руси. Полабские славяне далеко, они там, собравшиеся в два исполинских объединения племен, бодричей и лютичей, истребляют друг друга, а германцы помогают то одним, то другим, натравливая друг на друга, а тем временем захватывают их земли. До Новгорода докатываются только отголоски великой битвы, что длится вот уже двести лет, этот парень прав, а сюда, до Киева, доносится только смутное эхо искаженных слухов… Далеко смотрит этот парень! Интересно, чей он?
– Постой, – сказал один с вялым интересом, – ты ведь Владимир, сын Святослава?
Он кивнул, не в силах выдавить ни слова. Здесь, в Киеве, гораздо важнее, что он – сын рабыни Малуши.
Дородный мужчина слез с коня:
– Спасибо за добрые слова. Как здравствуешь… княжич?
Владимир задохнулся, а новгородцы за спиной старшого переглянулись. Стойгнев перегнул палку. Этот вежливый и неглупый парень хоть и сын Святослава, но княжичем быть не может.
– Спасибо, хорошо. Вас где разместили?
– В доме на Ляшской улице.
Владимир сказал медленно, хотя мысли носились суматошные, сшибались одна с другой так, что в голове стало больно:
– На