это имела в виду.
– Тогда что?
– Тюрьму. Тринадцать лет. – У нее кончились слова, поскольку Эдриен и сотворил ее той, кем она была сейчас. Это делало его в некотором роде богом, а боги всегда ужасали ее. – Прости, что ни разу не навестила.
– Ты тогда была просто салагой. Мы едва знали друг друга.
Она просто кивнула, поскольку никакие слова опять не подходили. Элизабет трижды писала ему в первый год его заключения, и каждый раз одно и то же. «Прости. Жаль, что я не смогла сделать что-то большее». После этого ей было уже нечего предложить.
– А ты знал?.. – Она лишь неловко повела рукой, чтобы закончить фразу. «Ты знал, что твой дом сожгли, а твоя жена ушла?»
– Кэтрин так ни разу и не проявилась. – Его лицо в полумраке казалось лишь серым пятном. – После суда вообще никто не проявлялся.
Элизабет зябко повертела плечами под нахлынувшим чувством вины. Надо было давно сообщить ему, что жена ушла, а дом сгорел. Надо было поехать в тюрьму и поговорить с ним лицом к лицу. Хотя она просто не смогла бы этого вынести – мысли о том, что он заперт за решеткой, раздавлен и унижен…
– Кэтрин уехала неизвестно куда через три месяца после того, как тебя осудили. Дом какое-то время стоял пустым, а потом вдруг сгорел. Говорят, это был поджог.
Эдриен просто кивнул, но она знала, насколько это ему больно.
– Зачем ты здесь, Лиз?
– Просто захотела тебя проведать.
Остальное Элизабет оставила невысказанным – что обвинения в убийстве грозят ей самой, что она окончательно запуталась и что, наверное, когда-то она его любила.
– Не хочешь зайти?
Она подумала, что Эдриен шутит, но он повел ее между обугленных досок и закопченных обломков камня, и вот, наконец, лица его коснулось оранжевое свечение. Раньше тут была гостиная, поняла Элизабет. Пол отсутствовал, но в камине пылал огонь. Оседая, горящие поленья шуршали и потрескивали. Эдриен подбросил еще дров, и комната озарилась светом. Пепел был кое-как выметен, посередине вместо табурета стоял притащенный с улицы чурбак. Руки у Эдриена тоже были грязные, на рубашке по-прежнему темными пятнами выделялась кровь Гидеона.
– Мой милый дом, мой дом родной!
Он произнес это ровным тоном, но в его словах ощущалась боль. Этот дом построил еще его прапрадед. Эдриен вырос в нем, а потом переписал на свою жену – на случай если не хватит денег на оплату услуг адвокатов. Дом пережил Гражданскую войну, его собственное банкротство и его суд. А теперь это была всего лишь пустая оболочка, полуразрушенная и сырая, укрытая в тени деревьев, некогда видевших расцвет его славной истории.
– Сожалею насчет твоей жены, – произнесла Элизабет. – Жаль, что не могу сказать, где она сейчас.
– Когда начался суд, она была беременна. – Эдриен присел на чурбак, уставился в огонь. – Она потеряла ребенка за два дня до вынесения приговора. Ты знала?
Элизабет покачала головой, но он не смотрел на нее.
– Ты видела здесь кого-нибудь?
– Здесь? – Она показала