на столе, посреди опрокинутых кубков и перетоптанных его сапожищами перепелов.
Губы Сорго были перемазаны чем-то красным. «Стало быть, кровь изображает на устах», – догадался Эгин.
В левой руке Сорго сжимал телячью печень, тушенную в яичном соусе, и, гневно потрясая ею над головой, орал:
– И вот преисполнится скверною суша! И вот, под землей расцветая, питаясь чужою игрою, появится нечто и выест всю землю под миром! И вот истекут из хуммеровых уст указанья…
Сорго тяжело перевел дух. В его глазах стояла стена вдохновения. Он пребывал в вещем трансе. В совершенном бесчувствии. Однако бесчувствие не мешало ему складно и быстро импровизировать тяжелыми астезовыми стопами – вскоре Сорго продолжил:
– …указанья… для сердца, изъятого прочь через реберный короб! И выйдут не люди, но лишь истребители плоти, и новое сердце отыщут себе на поживу!
С этими словами Сорго сжал пальцы, и телячья печень, развалившись, посыпалась неряшливыми кусками на стол.
«Ага, стало быть, это у нас сердце», – сообразил Эгин. Лорма рядом с ним пожирала Сорго глазами. Видимо, она была привычна к таким декламациям и находила в них известное удовольствие.
Эгину не понравился странный разгул Сорго. Он нашел, что все это не имеет никакого отношения к поэзии. Скорее уж – к чревовещанию. Эгину страстно захотелось уйти. Но как же Лорма?
Но слушатели Сорго, то ли в силу изрядной сытости и пьяного благодушия, то ли действительно захваченные неистовыми глаголами, сидели смирно. И даже разбитные пастухи не позволяли себе невежественно скалиться.
– Пойдем отсюда. Мне страшно, и я хочу совсем другого. – Лорма дернула Эгина за рукав.
«М-да, а ведь она права. Веселое здесь общество. Могли сидеть в башне хоть до утра – эти и не заметили бы. Куда уж! Тут поэзия, милостивые гиазиры!» – подумал Эгин.
– А лучше, – не унималась Лорма, – скажи ему, чтобы он немедленно прекратил. Он такой добрый, а рассказывает такие ужасные, ужасные вещи! Прикажи ему прекратить! Сделай что-нибудь!
В душе Эгина боролись противоположные чувства.
Дать Сорго в рожу, заключить его под стражу и предъявить обвинение… в чем? Эгин был напрочь лишен сноровки офицеров Опоры Благонравия, которые могут взять человека в оборот за что угодно – хоть за чересчур темный камень в перстне, хоть за скользкий анекдот…
«Можно, конечно, просто подсечь Сорго ножнами. Подхватить, пока он будет падать, и бросить прислуге, что топчется у стены, с веселым криком „Бычка – в ясли!“. Только, прекратив один бардак, я тут же начну другой. Не гарантия, что вся эта возня приведет Лорму в восторг», – рассуждал Эгин.
Выходило, что проще всего оставить без внимания капризы Лормы и вернуться с ней наверх. А там – хоть Второе Сочетание Устами (она его заслужила своим Первым), хоть просто сочетание, хоть и поговорить. В конце концов, в Вае он не поговорил ни с одной женщиной! Только служба, только допросы, только глупая болтовня с Тэном о столичном оружии, а с Есмаром – о здешних бабах.
«В