трубки доносится смешок. Оборачиваюсь, сержант орёт:
– Э, бэки! Завязывай лясы точить! Становись! Мобилы сюда!
– Вика, ты же беременна? – шепчу в трубку, присев у подоконника.
Снова смешок. И ответ:
– Нет, с чего ты взял?
– Э, чмо лысое, встал быстро в строй.
Я поднимаю голову. Сержант стоит, растопырившись.
– Мобилу сюда, – говорит он. – По дембелю увидишь.
Достав через барыг новый «тапок», научился шкерить. Когда в норку в матрасе или подушке, когда под паркет, когда в берец.
– Так, – говорит шакал, прощупывая мои ноги. – Башмаки снимай. Носки тоже.
Снимаю. Встаю босой по стойке смирно.
Шакал берёт один берец – трясёт, второй – трясёт. Смотрит на носки, квасится, приказывает обуться. Мобила, спасённая брезгливостью сержанта, остаётся на месте.
– Путевая рота самый кал, – говорит ефрейтор Сеня. – Мостовая нормас, а обеспечение – ваще кайф.
Сеня заменяет одного нашего сержанта, временно командует отделением. На утреннюю поверку в командирский день является прибухнувший, раздёт всем по конфетке. Сейчас, в послеобеденный перерыв, сидит с нами в кубаре и точит лясы.
– Автомобильная рота тоже ничего, – рассказывает он, лёжа на доселе гладкой и отбитой шконке Табаки. – Но вот путевая… как бесы пашут.
– Я водить умею! – пикает Табаки.
Ефрейтор вглядывается в конопатое лицо солдата, говорит:
– В автомобильную метишь? Не-е, тебя не возьмут. Там – чурки. Чёрная рота. У них своя диаспора.
Очередная лекция. Читает сам комбат.
– Ещё а-аз повтоя-аю! – картавит он. – Соизмея-айте свои действия и посйе-едствия, чтобы не быо-о обидно за безцей-но пхо-ожитые годы!
Сержант с недовольной мордой ходит по рядам, фотографирует и раздаёт листочки с какими-то цифрами.
– Это, – говорит комбат, – номерха-а всех, кто вам может помочь в тху-удной жизненной ситуации! Мой номерх-х тоже есть. А ещё: Батюшки, психо-ога, пой-ковника, совета матехе-ей и пхо-окуха-атух-хы*! (прокуратуры).
– Суч-лист, – говорит кто-то из бойцов.
По лысым головам проносятся смешки, быстро угасающие под взглядом комбата.
Суп кипяточный, а времени – в обрез.
Хлебаю, обжигая нёбо, и тут чувствую общее волнение. Подняв голову, вижу: человек десять новеньких, ещё не переодетые, все узкоглазые.
– Так, стоять! – выскочив из-за стола, орёт на них какой-то офицер. – На выход!
Новобранцы разворачиваются и обречённо плетутся из столовой.
– Приём пищи окончить! – командует наш сержант. – Встать!
Исполняем, одеваемся, выходим. Новенькие – полураздеты, стоят на притоптанном снеге. Несколько офицеров тщательно их шмонают. В чёрный пакет летят какие-то железяки.
– Тувинцы, – говорит Зубов. – Слышал о них? Носят по семь ножей с собой, по одному на каждой ноге и руке, на груди, животе, спине. Чтоб из любого положения выхватить.
Смотрю на новобранцев, потом на Зубова.
– Да, – кивает он, развеселившись от моего ошарашенного