А, в конце концов, мыть и саму бабу Таню. Я поднимал ее. Медленно сопровождал в ванную. Там раздевал и ставил в железный таз. Омывал. Обтирал. Затем надевал на нее чистую ночную рубашку и сопровождал обратно к дивану. Она больше не материлась и не орала, смерть ласково прикрывала ей рот. Теперь баба Таня только кряхтела. Глядела на меня своими поросячьими глазками; в них виднелись страх, удивление и благодарность. Странно было наблюдать за тем, как к человеку приближается смерть и он знает об этом. С каждым днем ей становилось все хуже. Моя сессия тоже подходила к концу. Я вызвал врачей. Мне сказали, что она скоро умрет. Остается лишь ждать и ухаживать. Еще женщина-врач сказала мне, что я поступаю благородно. Она подумала, что я родственник. Но родственников у бабы Тани не было. Лишь один племянник, которому было плевать на нее, и который ждал финала. Финал настал. Одним утром я проснулся и понял, что в квартире кроме меня больше никого нет. Баба Таня лежала на спине. Лицо ее стало землистым. Огромный рот разверзнут. Глаза уставлены в потолок с потрескавшейся штукатуркой. Я прикрыл мертвое лицо своим носовым платком. Когда приехал ее довольный племянник, я удалился. Сессия сдалась. Я пустился на поиски нового жилья.
Радость
Пахло осенью, золотой. Черные силуэты деревьев еще не пришли. Я гулял в одном из городских скверов. Одиночество иногда доставляет мне необыкновенное удовольствие. Единение с городом и его осколками природы дает возможность отдохнуть от себя самого. Сидя на скамейке, ты глядишь на жизнь сквозь стекло своих глаз. Иногда на ком-нибудь задержишь внимание, но человек проходит, и картинка обновляется снова. На постоянно меняющихся визуальных образах невозможно остановить взгляд, задержать мысль. Мысли летят обрывками, обгоняя и перепрыгивая друг друга. В этом бешеном танце не помнишь себя, становишься частью хаоса. Или порядка.
Когда она села на скамейку по другую сторону аллеи, я сразу обратил на нее внимание. На ней было длинное кашемировое пальто и кожаные остроносые сапожки, тонкую шею обнимал нежно-шелковый шарф. Темно-русые волосы были зачесаны назад и собраны.
Я внимательно рассматривал ее, и с каждой секундой она мне нравилась все больше. Она выглядела элегантно, даже немного надменно. Так выглядит женщина, знающая, что она красива: держится холодно и непринужденно. Как правило, за ее видимой холодностью скрывается трепетное, пугливое существо. Нежная женская слабость всегда прячется за зеркалом четко очерченных губ, длинно выкрашенных ресниц и умным выражением лица.
Вдруг она встала и быстро пошла прочь, будто ее что-то рассердило. Поколебавшись некоторое время, я двинулся за ней. Когда мы поравнялись, она резко остановилась:
– Вы преследуете меня?
– Да! – улыбнувшись, ответил я.
– Зачем же? – недоуменно, но, тоже улыбаясь мягкими губами, спросила она.
– Я вас люблю! – торжественно заявил я.
Засмеявшись странно-игривым, наигранным смехом, она сказала, что так быстро влюбиться нельзя. Глаза ее в этот момент заиграли