одежда и густая заросль на лице, очевидно, помогают держать у тела тёплый воздух, несомненно, способствующий сносному существованию в морозы. Предосторожности сии отнюдь не лишние, поскольку зима здесь продолжается до семи месяцев в году.
Отправившись в путь из гавани, мы всё время держались северных румбов, правя в Берген, дабы, как ты знаешь, совершить мену сукна на звериные шкуры. И далее, когда понесла нас буря, компас держался тех же румбов. Однако после Нордкапьего мысу (который московиты-поморы называют Мурманским) относило нас уже на восток, а потом, избавившись наконец от властной руки западного ветра, повернули мы поскорее на юг, надеясь кружным путём выйти в наши широты и отыскать путь домой. К тому же, не имея тёплой одежды, мы страдали от погоды, а надо тебе сказать, милая Мэри, что и в августе хлестал нас в этом море, которое называется в Московии Белым, снег.
Но и на юге, в устье реки Двина, куда мы, наконец, после недели наблюдения пустынного берега, пристали, измученные, с разорванным такелажем и повреждённым рангоутом, почти без запасов вина, масла и провизии, и были приняты в поселении, носящем имя Святого Николаса, такое же, как и монастырь неподалёку, так вот, и здесь было отнюдь не жарко, а умеренно, несмотря на то, что и осень ещё не началась. Но самое удивительное, что и потом, когда меня под охраной отправили по приказу местных власть предержащих пред очи управителя этой земли в Москау, что находится по крайней мере в пятистах милях южнее, веришь ли, милая Мэри, и там, на широте Парижа, стояли такие холода, что птицы лежали мёртвыми, из многочисленных труб валил не чёрный, а белый дым, а причудливые шлемы стражников (называемые «айрихонка») покрывал слой инея.
Мэри, я был несчастен вдвойне в Москау. С одной стороны, я был измучен дорогой, которая продолжалась около месяца, нос мой был красен, шелушился и источал ежечасно фунты слизи от постоянного холода. Я три дня по прибытии не чувствовал пальцев на ногах и, стыдно признаться, собственного седалища, поскольку не вставал с него долгие недели. С другой стороны, оказалось, в Московии как раз в разгар зимы 1542 года, как раз перед моим прибытием, приключилось что-то вроде восстания. Насколько я мог понять, законный король, Иван был удалён от двора в пользу его двоюродного брата, также малолетнего, посему был определен регент. Языки шептали, что сей регент – узурпатор, и в городе было, скажу прямо, неспокойно. Некоторое время (12 или 13 дней) до меня не было никому дела.
За эти дни я дал себе труд выяснить точно, какова политическая ситуация в городе и стране. Поскольку чутьё подсказывало мне, что это в моем положении – отнюдь не праздное знание, что от этого может зависеть благополучие моё и команды моей. К счастью, переводчик-«толл-матч», приставленный облегчать моё общение со стражниками, слугами и прочими, оказался куда более словоохотлив, чем велит ему его положение в государственном механизме. Особенно способствовало тому крепкое вино, которого в доме, где нас поместили, было всегда в достатке. Мешая vodka и braga так же лихо, как