назревающий конфликт. Но профессор не посчитал нужным снизойти до уровня крикливого оппонента. Видано ли, чтобы яйцо учило курицу!
Он явно забыл, что когда-то сам был птенцом и с таким же яростным безрассудством долбил скорлупу обстоятельств в надежде на будущие бла-бла-бла.
Но теперь, несмотря на общую образованность и специальную начитанность, его мозг превратился в обыкновенный, паленый временем исторический гриль. Чего стоит проникновенный монолог о социальной справедливости и личной свободе, если многолетний гнет абстрактных цифр и понятий выдавил из обоих полушарий его головного мозга ощущение высокого смысла собственной жизни. Но главное, выдавил заветные бла-бла-бла, о которых только и следует говорить в контексте будущего. Говорить не снисходительно, но совершенно серьезно. Ведь они – крылья!
Увы, эта очевидная дилемма не пришла в голову Пухловскому. И заслуженный профессор, сгорая от первобытного и бессознательного страха, нажал тревожную кнопку.
Омоновцы… Тот же Осип, человек неглупый и совестливый, оказался в стрессовой ситуации бессловесным исполнителем административной воли и, более того, энергии зла. Почему его внутренняя генетическая доброта не очнулась, когда стремнина происходящего понесла события, как сорвавшуюся с привязи лодку? Да, он, служивый человек, обязан был исполнить приказ. А если поступит приказ стрелять в собственную мать?..
Иными словами, почему наш хваленый гуманизм, драгоценный плод эволюции и личных духовных упражнений, тотчас забывает все свои интеллектуальные достоинства и в первой попавшейся под руку стрессовой ситуации встает под знамена римского Колизея: «Хочешь жить – убей!» Почему мы даже не считаем нужным остановить занесенную для удара руку и посмотреть в глаза оппоненту, почувствовать интонацию его речи и попытаться понять первопричины его суждений?
Да, его точка зрения не совпадает с нашей – ну и что?! Неужели только насилие может разрешить спор двух интеллектуальных подобий? Помните, Александр Галич пел:
Не бойтесь тюрьмы, не бойтесь сумы,
Не бойтесь мора и глада,
А бойтесь единственно только того,
Кто скажет: «Я знаю, как надо!..»
Часть 3. Собеседники
Не все складывалось гладко в отношениях старца и молодого келейника. Агатий, поначалу «холодный, как айсберг в океане», день ото дня внутренне «таял». Все более становилось заметно, что глубоко, в переплетениях его бесчувственных органов, журчит первая «весенняя зажора». Подъедая видимую часть айсберга, вымороженного циничной подростковой злостью, веселая зажора вытапливала из онемевших нервных окончаний теплые сердечные чувства. Однако этот процесс шел не быстро, весьма болезненно, растягиваясь на месяцы. Старцу Савве вдоволь достало от новоиспеченного келейника. Агатий нарочито сдержанно, доходя порой до молчаливого вызова, проявлял недоверие, когда разговор заходил о вопросах мировоззренческих. И, в то же время, он