оживиться Санчо, показалась небольшая бутылка, тёмного стекла, с давно смытой этикеткой, но полная почти под горло непрозрачной белой жидкостью.
– Чемеркес, клянусь портянками Трода! – громко рявкнул наёмник. – Нет, это не для женских лапок. Давай-ка его сюда, юница. Чарки какие есть?
Чашки были уже современные, грубо слепленные из обожжённой после глины, с примитивным орнаментом по краю. Не всё же довоенной посудой баловаться, можно и так.
Воткнув все четыре в песок, Санчо аккуратно свернул крышку, нюхнул из горлышка и остался доволен. Слегка взболтал бутылку и разлил, но не вровень: себе, считай, полную, Милке – на донышко, а обоим парням по половинке.
– Ну что, Сеня, за рыбалку завтрашнюю?
Вран едва не разлил самогон, но удержал чашку. Геройский, практически, поступок.
– Санчо… Меня зовут Вран. Только так – Вран. Вот так и зови. По-жа-луй-ста.
В глазах наёмника промелькнуло странное выражение: насмешка пополам с удивлением и… Да пожалуй, что уважение. Видимо, было что-то в тоне парня, хоть под конец и пустившего петуха, сорвавшись на фальцет, заслуживающее того.
– Не кипятись. Вран так Вран, мне-то что.
Он оглянулся на начавшего смеяться Антона, прижёг его на месте взглядом.
– Зря, племяш, ржёшь. Человека уважать надо, а имя, которым он себя называет – тем более. Убить можно, даже нужно иной раз. А уважать – всё одно нужно.
Племяш поперхнулся и затих.
– За завтрашнюю рыбалку, пацаны и Мила! Хорошо будет, прямо чувствую. Согласен… Вран?
Тот кивнул, неловко чокнулся с Санчо и друзьями и опрокинул в рот чашку. Самогон обжёг его изнутри, стёк огненным комом вниз.
Никто и никогда больше не называл его Сеней или Арсением, так уж вышло.
– Закусывай, – невнятно сказал наёмник, грызя луковицу крепкими жёлтыми зубами как яблоко: сбоку. – Окосеешь с непривычки. Да и жарко сегодня.
Так до вечера и провели время.
То по чуть-чуть выпивки – Милке и этого хватило, сама начала обжигать Врана голодным взглядом, то в речке, то развалясь на песке, греясь и загорая. Солнце медленно катилось на край неба, подсвечивая теперь Полосу алым, словно вонзившийся в землю гигантских размеров клинок, обагрённый кровью.
От Дебрянки начало тянуть прохладой, самогон кончился, сало с хлебом тоже, а последние ветки петрушки хозяйственно дожевал Санчо, лениво рассказывая при этом о каких-то неведомых людях, местах, боях и победах. Всё это звучало расслабленно и оторвано от жизни, будто некая бесконечная сказка. Татуировку дал рассмотреть – волчья морда с оскаленной пастью, за ней мечи перекрещенные, а внизу две большие буквы. В и О. Странные какие-то, угловатые, но это и объяснять не надо. Вольные отряды. У них эти наколки заместо документов, если кто чужой себе набьёт – руку рубят. Заслужить такое надо.
Начали замерзать. Пришлось одеваться и так же лениво, медленно идти на холм, в Излучье, вяло подначивая друг друга по поводу и без.
– Крепкий ты духом, парень. Со стержнем, я сразу понял, – пропустив