на берег, чтобы в следующий миг отступить, а после вновь броситься в атаку? Может, ты и забыла о том разговоре, а я вспоминаю его почти каждый день, настолько он запал мне в душу.
Наш старый Бильбо умер, Линда. Двенадцать дней назад. Я держал его лохматую ушастую голову на коленях, гладил, пока он не испустил последний вздох. О, как он скулил и лаял за день до этого! Доктор в городе сказал, что у Бильбо опухоль, которую уже нельзя оперировать, и всё, что можно сделать – облегчить его страдания. Дал таблетки и уколы, я исправно делал всё так, как он написал на бумажке. Но в предпоследний день ничего не помогало. Как бедняга мучился! Ничего не хотел есть, даже любимые лакомые мясные обрезки, что я всегда брал для него у пузатого мясника, помнишь такого? Бильбо просто лежал и скулил, я не знал, что делать, и этот кошмар продолжался три часа. Потом он заснул. А наутро он не издал больше ни звука, только смотрел грустно, видимо, понимая, что конец его близок. Съел всё-таки мисочку мясных обрезков, выпил воды, немного полежал на солнышке, а потом пришёл ко мне. Клянусь, Линда, в его глазах стояли слёзы! Наш старый верный Бильбо плакал, чуя смерть, и я плакал вместе с ним. Я присел на его подстилку, положил его голову себе на колени и сидел так четверть часа, пока не понял, что Бильбо больше не дышит. Я похоронил его за домом, положил в яму его стальную миску с выгравированной косточкой, которая была с ним почти с самого щенячьего детства.
Но зачем я всё о грустном? Довольно! Три дня назад заезжал Дядюшка Бу. Видела бы ты его! Отъел себе живот, выглядит дородно, солидно. Развёлся с четвёртой женой, не унывает, ушёл от неё по своему обыкновению с одним лишь чемоданом в руке, оставив старые вещи в старой жизни. Без монетки в кармане, весь в долгах, но довольный и жизнерадостный. Притащил бутылку жуткого пойла! Я порезал хлеб и яблоки, те самые, маленькие, что ты никогда не любила. Мы выпили эту бутылку. Ох, и плохо же нам было наутро! Правда, всё решило купание в океане, он сейчас холодный и освежающий, головную боль как рукой сняло. Дядюшка Бу (помнишь, я рассказывал тебе, откуда у него такое смешное прозвище?) уехал в новую жизнь, навстречу неизвестности, туманно намекнув на очередные прожекты, которые уж в этот-то раз наверняка принесут миллионы. Предложил мне бросить всё и податься на поиски счастья с ним, но я вежливо отказался – моя жизнь здесь. В этом доме, где мы проводили время с тобой, и где на втором этаже, в нашей комнате, до сих пор на полках стоят книги, что я читал тебе вслух в лицах, стараясь подражать профессионалам декламации.
Линда, я не знаю, зачем я всё это пишу тебе. Я повторяюсь, да? То же самое я говорил в начале письма. Но так и есть. Наверное, мне действительно очень-очень нужны эти письма. Так… легче, что ли. Меньше больно. Сколько прошло? Семь месяцев? Восемь? Я иногда стал путаться во времени, а недавно забыл, какой сейчас год на дворе. Поэтому ты не сердись на меня, хоть ты и не прочтёшь ни одного письма. Это не слабость, которую ты презирала, это иное. Может, просто другой вид силы? Я не знаю. Не писать я не могу. Пока не