мог быть и вольтом, и дамой. В течение получаса они спустили всё, что они заработали за прошедший месяц, так и не взяв ни одной взятки на двоих, даже тогда, когда сдавали они сами. Косой, который всё это время, так же как его приятель всё ещё сидел в комнате, даже перестал прищуривать глаз, но тик не сходил с его лица. Он был тёртый калач и видел зону и не единожды, но подобное зрил впервые. Славик даже бросил полированный портсигар, чтобы рассмотреть те карты, которые сдавал, но в портсигаре он видел одни карты, в то время, как на столе оказывались совсем другие. Это было наваждение. Александр даже не убирал деньги со стола, а просто отгребал их в сторону на угол.
Когда приятели обанкротились окончательно, а куча денег выросла на углу до больших размеров, то просили дальше играть в долг. Александр отказался, предложив им даже вернуть выигранные деньги при условии, что те уедут из пансионата или переселятся в другую комнату.
Это предложение было принято. Славик и Колян сгребли свои деньги и вещи, выскочили едва ли не в панике. Не менее потрясенный Косой минуты через две выдавил только одно:
– Как ты это всё делаешь?
– Всё просто: вы видите только то, что я внушу вам, – с насмешкой ответил Александр.
Косой выскочили из проклятой комнаты с не меньшей скоростью, чем их приятели и на выходе чуть не сбив Степана Васильевича.
– Что с ними случилось? – удивленно спросил он Александра.
– Они просто учились играть в карты, – непонятно ответил тот.
К вечеру дождь перестал, но тянуло мерзким мокрым холодком. Александр пошел к морю. Оно было в волнении. Раздевшись, он с разбегу бросился в море и поднырнул под большую волну. В мозгу стучало: «Мы не боги, мы просто на них учимся».
Волны набегали на пустынный берег, ветер рвал деревья и хлопал оборванной афишей. Солнце заканчивало свое движение по небосводу. Дождливый день уступал место холодному, промокшему вечеру.
Убить Опенгеймера
Камера была душная, вонючая, как это обычно бывает на этом слегка белом, то есть сером свете, естественно, как на него смотреть и под каким углом зрения, да ещё через какие очки. Впрочем, свет за окном был белый, но окно было настолько маленьким, что пропускала его малыми дозами. Вечно горящая лампочка только нагоняла тоску и усиливала впечатление давящего серого цвета. Да и сам серый цвет присутствовал повсюду. Стены и кровати были окрашены шаровой краской, что так любят военные из-за её дешевизны, и за то, что грязь была на ней плохо заметна. Это была в чём-то типичная, особенно для России, камера, коммунальное общежитие, которое не обещала ничего хорошего своим постояльцам. Публика в большинстве своем была подстать этому серому окружению, которое насквозь пропитала не только их самих этим запахом и цветом камеры, но и мозги, нервы и само тело, что они уже потеряли всю бесшабашность своей юности. Большинство жителей этой камеры, давно уже относилась к типу постоянных сидельцев, то есть горемык, у которых не хватило ни ума,