какая-то пришла, – продолжала возмущаться «вторая мама».
– Кто ты такой? Или… такая? Не знаю уж, как тебя назвать, – заикаясь и трясясь от злобы, спросила Горецкая.
– Как, вы меня не знаете? – искренне удивилась «мама». – Я знаменитая поэтесса Трушкова. Любая блядь считает за честь со мной общаться и мамой меня называть.
– Анастасия, это ты? – с трудом ворочая языком, выдавил из себя Роман, у которого в трусах шуровала рука неизвестной девицы. – Ты же сказала, что не придешь!
– Новая мамочка у нас! – из-за его спины показалась-таки мордочка девицы.
Это была довольно яркая, симпатичная деваха лет восемнадцати, не столь пьяная, как сын Горецкой и «поэтесса» Трушкова. Ее рыжие волосы были красиво разметаны по округлым плечам, а упругая грудь как бы бросала вызов ханжеской морали, которую в данном случае представляла собой Горецкая.
– Маман, а тебя каким ветром сюда занесло? – спросила она, насмешливо глядя на Горецкую. – Ты из какой фирмы? У Лорки работаешь?
– У какой Лорки?
– В «Пиковой даме».
– Какая «Пиковая дама», бл…! – неожиданно заорала Даша на девицу, которая по-прежнему нежно обнимала брата и рылась в его штанах. – Это наша маман! Анастасия, ты же сказала, что тебя сегодня не будет! Зачем кайфолом устраивать? Мне шестнадцать сегодня, поняла?
– Ой, я завтра напишу новую песенку о матери, которая устраивает кайфолом. «Дочки-дочки-дочки-ма-те-ери, ах, невинность мы утра-ти-и-ли!» – вдруг запела Трушкова своим противным голосом. – Нет, я лучше срифмую, и голос у меня, сами понимаете, не такой, как у Преснякова, – у Вовки лучше получится.
И, махнув по-лебединому волосатой ручкой, «поэтесса» сочла за благо удалиться в направлении кухни.
– Ну, вы поговорите с дочкой, вы все-таки первая мать, я-то вторая, пойду кофейку вам поставлю, – обернулась Трушкова в дверях кухни.
Несмотря на то, что все происходящее выглядело прямо-таки издевательством над хозяйкой дома, декламация стихов Трушковой разрядила все же обстановку. Тем более что у Горецкой после всего, что она увидела, как-то не было сил особо сопротивляться и словесно противостоять молодому поколению. Внутренне она была бы рада, если бы все это сейчас закончилось, «гости» бы мирно разошлись по домам, дети улеглись бы спать. Она даже не стала бы читать им нотацию утром, а предпочла бы все забыть.
Все-таки шок от увиденного был серьезный. Она вдруг поняла, что совершенно не представляет, как живут ее дети и в каких компаниях проводят свое свободное время.
– Мне надо здесь разобраться, – взяла себя в руки Горецкая и, оттолкнув Романа, прошла в комнату.
Даша же, пробормотав невразумительные слова оправдания, удалилась в ванную и бухнулась там прямо на пол.
Горецкая же очутилась в самой большой комнате их квартиры. И то, что предстало ее глазам, было хуже того, что она уже видела.
На обеденном столе, среди объедков и окурков, раздавленных тут же в сервизных тарелках, лежало женское тело. Раздвинув ноги, оно впускало в себя