города, а также всех наших знакомых. Мы больше никогда не встречались с миссис Вандербас. Сама она водить не умела, ее шоферу, мистеру Мейсону, ампутировали одну ногу, а двух – шоферов, не ног – она позволить себе не могла.
Мы уехали на мамином старом «мерседесе» по имени Глоксиния вслед за синим китом. А потом, сразу за нарядными дверями гаражей нашего симпатичного пригорода с тысячью гибких молодых деревьев, мотор заглох прямо на круговой развязке, кит уплыл вперед без нас и губа Крошки Джека задрожала. Опять бросили.
– Черт, – сказала мама, но Глоксиния завелась и даже как будто бы знала, куда ехать, и мы миновали заржавевшие гаражи менее симпатичного пригорода, а потом пошли склады и бараки, а еще дальше – сельская местность с домами подешевле и деревушки, где было много автобусных остановок. А потом, среди такой чудесной зелени, какую мы еще никогда не видели, мы снова нагнали кита, он продирался через заросли боярышника к нашему новому дому.
Сестра высунула голову из окна машины и сказала: «Понюхайте свежий воздух». Мы так и сделали. Воздух ничем не пах, но никто ей об этом не сказал.
Сестра прочитала табличку на въезде в деревню.
– Это наша деревня! – сказала она с восторгом.
А мама сказала:
– Ну охренеть.
Но мы не стали обращать внимание на ее настроение.
На табличке было написано: «Флэтстоун – дом баражков».
Позднее мы выяснили, что баражки – это жирные пирожки с бараниной, которые традиционно подают на День Флэтстоуна. В этот июньский день деревенские дети имели привычку прятать монетки и пирожки под плоскими камнями древних ворот – для солдат, которые возвращались домой с войн былых времен. Так деревня и получила свое название.
Когда мы въехали в деревню, грузовик Леонарда из Лестершира зацепил дерево, и одна низкая ветка обломилась, учинив большие разрушения. Мы не могли ехать дальше, пока с ней не разобрались, и тихая улочка вдруг заполнилась седыми, сердито зыркающими кудрявыми людьми в резиновых сапогах. Но на них мы тоже не обратили внимания, поскольку пребывали в полном восторге.
Несколько дней мы провели в мечтах, не представляя, сколько печали уготовила нам эта деревушка, – куда больше, чем все неприятные няни, отцы-гомосексуалы, нелюбящие бабушки, скрывшиеся родственники и несуществующие лучшие подруги вместе взятые. Деревенские жители будут таращиться на нас в кооперативном магазине, они не захотят с нами дружить, и наша маленькая семья измотается вконец, силясь им понравиться. Но тогда мы этого не знали, и нас ждали несколько дней, полных открытий, и столько свежего воздуха, сколько мы могли пожелать.
К нашему ужасу, мама, по своему обыкновению, сразу же принялась писать пьесу. Прежде чем она распаковала вещи, осмотрела дом, постучалась к соседям, чтобы поздороваться, и т. д. В пьесе под названием The Vicus[1] речь шла о ее недобрых предчувствиях по поводу текущего положения дел, а также затрагивались некоторые вечные темы. Так всегда бывало с ее пьесой (пьесами).
АДЕЛЬ.