дико захотелось спирта.
– За свои грехи все перед Богом ответим.
– Ты, считай, уже мертв. Похавай перед смертью.
– Так ведь сытым пузом в рай не войдешь, – смрадная камера зазвенела чистым добрым смехом.
Майрановский прикусил мундштук, пытаясь понять, бравирует ли его собеседник или тронулся умом.
– Поменяй! – Георгий Моисеевич раздраженно приказал человеку в халате. – Что у нас там еще есть?
– Капуста тушенная, – пробормотал человек в фартуке.
– Капусту будешь, поп? – зарычал начальник.
– Не откажусь, – смиренно отвечал священник.
– Сделай ему двойную порцию, – зло подмигнул сотруднику Майрановский.
Через десять минут принесли миску с новым содержимым. Отец Николай перекрестил пищу и осенил себя крестом.
– Ну, как тебе наша стряпня? – оскалился Майрановский, когда в миске ничего не осталось.
– Вкусно. Благодарствую.
Майрановский сверлил священника взглядом, пытаясь предугадать наступление агонии, но тщетно. Прошло минут пятнадцать, яд не действовал.
– Дайте ему еще пить! – начальник заорал в потолок, взывая ко всем и никому.
Принесли еще воды, в которой растворили двойную дозу курарина.
– «Не приидет к тебе зло и рана не приблизится к телесе твоему, яко ангелам Своим заповесть о тебе», – шептал батюшка.
– Ты правда не боишься смерти?
– Боюсь перед Творцом нашим неготовым предстать. А смерть мученическая – венец терновый для православного – есть нескончаемая радость духовная.
– Ну, венец-то я тебе обеспечу, – процедил Майрановский и завизжал не по-человечески, обращаясь к ассистенту: – Пистолет!
Помощник вышел и через пару минут вернулся с браунингом, нежно вручив его шефу, окончательно раскумаренному спиртными парами.
– «Не убоишися от страха нощнаго, от стрелы, летящия во дни, от вещи во тьме приходящая». – Отец Николай парализованным, но по-прежнему ясным взглядом смотрел сквозь Майрановского.
Священник поднес троеперстие ко лбу. Первая пуля порвала щеку и зарылась в бетонной стене, вторая вошла в правое предплечье, рука дрогнула.
– Теперь крестись, сука! И Богу своему жалуйся, – сипло захихикал Майрановский.
Кровь устилала рясу, отец Николай схватился за плечо. Изуродованное лицо источало кротость и смирение, густая борода набухла бурой жижей, губы продолжали шептать молитву, тонувшую в хрипе. Задыхаясь, батюшка упал со стула. Полопались глаза, голова превратилась в страшный взлохмаченный шар.
– Сколько времени на него убили. Пугало хриплое! Верь не верь, а все равно сдохнешь, – процедил Майрановский и обрушился на ассистента: – Чего ты лыбишься, как майская параша? Почему он от жратвы не загнулся? Там же доза лошадиная была!
– Не могу знать, Григорий Моисеевич! – прочеканил помощник. – Ээээ, получается…
– Получается.