вылезет…
Пробуждение
Воля Божья, а суд царев.
Владимир Сигизмундович с трудом разлепил веки и тут же их закрыл – голова трещала неимоверно. Он тихо застонал, но стон вышел какой-то глухой и больше похожий на мычание. Он прислушался к своим ощущениям и понял, что ни черта не понимает.
Никаких воспоминаний о путешествии из Баку у него не сохранилось: вколотый в вену фенобарбитал обеспечил ему двенадцать часов здорового сна. Просыпаться в незнакомой обстановке с симптомами того, что Любовь Лазаревна называла птичьей болезнью «перепил», Владимиру Сигизмундовичу доводилось и раньше, но это утро (впрочем, утро ли?) било все рекорды.
Наверняка он мог сказать только то, что лежал он на боку, скрючившись на каком-то чертовски жёстком и неудобном ложе, подогнув под себя совершенно онемевшую левую руку. В ноздри бил запах хлорки, от которого Бутенковского страшно тошнило. Впрочем, нет, тошнило его оттого, что во рту у него было что-то лишнее, инородное, чему там быть совершенно не полагалось. Это непотребное ощущение сопровождалось ноющей болью в обеих челюстях, отдававшейся в самых неожиданных и интимных закоулках тела.
Владимир Сигизмундович собрался с силами, приоткрыл веки, посмотрел вниз и краем глаза увидел своё запястье с багровой поперечной полосой и безвольно свесившийся изо рта язык. Синий, несколько чрезмерной длины язык в легкомысленный розовый горошек.
Последняя деталь ужаснула Бутенковского больше всего. Он некоторое время тщетно старался вернуть язык на место, щурясь на него левым глазом и борясь с подкатывающей тошнотой. Вдруг он понял, что это был не язык его, а галстук. Его собственный, недавно купленный в Милане Brioni, наполовину затолканный кем-то ему в рот. С отвращением выплюнув безнадёжно испорченный аксессуар, Владимир Сигизмундович несколько раз открыл и закрыл рот, ощупал рукой небритый подбородок, перевернулся на спину и, сделав над собой титаническое усилие, сел и тщательно огляделся.
Он сидел на деревянной скамье в комнатушке с полом, покрытым плохо вымытой керамической плиткой светло-серого цвета. Его рубашка, та же, в которой он был вчера, изрядно помялась и выпросталась из брюк. Брюки тоже имели жалкий вид. И только глянцевые лоферы как ни в чём не бывало поблёскивали глянцевой кожей и пряжками с логотипом LV, в которых отражался тонкий солнечный лучик.
Бутенковский автоматическим движением растёр себе запястье левой руки и перевёл взгляд на источник света. Им было маленькое окошко под потолком, в котором был виден клочок неба и какие-то блёклые кусты. Очевидно, это был полуподвал.
Из-за двери послышалась невнятная речь.
Владимир Сигизмундович так и не удосужился выучить ни одного иностранного языка, но это был явно не английский. Азербайджанский? Да где же он, в конце концов? Белиберда какая-то…
Неимоверным усилием воли Бутенковский