и нажал кнопку звонка.
Дверь открылась. Гоуска попятился, почти теряя сознание: перед ним в изящном платье стояла Эльвира Эрман.
– Заходите, заходите, дорогой пан Гоуска. Что вас так смутило?
– Я… я… – невнятно лепетал гость, – я полагал увидеть господина…
– Прэна, – закончила Эльвира.
– Совершенно верно.
– Вы не ошиблись, заходите. Я его жена.
Снимая в прихожей пальто, Гоуска не мог скрыть своего удивления столь неожиданным замужеством Эльвиры – женщины, с которой в прошлом он был очень близко знаком.
Проведя Гоуску в гостиную, Эльвира с охотой удовлетворила его любопытство. Вот как это произошло. Прэна она знала еще до войны. Они часто встречались и были дружны. Но замуж за него она вышла только в сорок четвертом году.
– А где же ваш брат? – спросил Гоуска.
– Не знаю. С сорок пятого года не имею никаких известий. Я допускаю, что он погиб.
По тону, каким это было сказано, Гоуска мог понять, что исчезновение родного брата не слишком опечалило сестру.
Эльвира ему не понравилась. Красота ее поблекла, цвет лица погрубел и утерял былую свежесть. На висках проступила желтизна.
– Я, изменилась? Скажите правду, – сказала Эльвира.
– Если вы и изменились, то только в лучшую сторону, – с галантным поклоном ответил Гоуска. – А я?
– Чуть-чуть пополнели. Но это вам идет. Толстеньким вы нравитесь мне больше.
– Рад слышать это от вас, – еще раз поклонился Гоуска и грустно улыбнулся.
Эльвира принесла бутылку вина и фрукты.
Пока они перебирали прошлое, появился Прэн и с ним мужчина, назвавший себя Сойером.
Прэн встретил Гоуску дружелюбно, почти радушно, как старого друга.
– Вы не боитесь, что в Праге вас могут потревожить, как коллаборациониста? – спросил он с улыбкой.
– Что вы! – дернулся Гоуска. – Почему? Как это может быть? Нет, нет, никаких неприятностей я не жду. С вами я могу быть вполне откровенен: перед чехами я чист и свят, как новорожденный младенец.
Прэн громко расхохотался, откидывая голову назад; при этом его кадык запрыгал так, будто Прэн пил воду.
Сойер не смеялся. Почти резко он заметил:
– Откровенным быть не обязательно. Откровенность – это, пожалуй, самая меньшая добродетель разведчика.
Готовый ответить шуткой, Гоуска погасил улыбку – в данном случае она была неуместна. В голове мелькнуло: «Конечно, они все знают обо мне, подлецы».
Сойер почему-то вызвал в Гоуске чувство непреодолимой антипатии. Это был малорослый, плотно упитанный человек с крохотными бледно-голубыми глазами, с головой лысой, как колено. Всем видом своим он напоминал бюргера. За каждым его словом Гоуска угадывал скрытую желчность и раздражительность. Каждая черточка его лица, его жесты, мимика выражали презрение и брезгливость к людям. От него веяло равнодушием.
«И зачем он здесь торчит? – досадовал Гоуска. – Неужели и в таком негласном деле нельзя обойтись без свидетелей?»
И