И как они смогли завоевать полмира, не имея никакого навыка к военной дисциплине?!
Вражьи горны все сильнее заливались. К старым трубачам с разных сторон присоединялись новые. Даже мне, московской барышне, было известно, что они играли сбор.
Француз плюнул наконец, махнул рукой и помчался назад – видимо, в расположение полка.
Поистине диво, что он не заметил в моей руке знакомого ему мешка! Всё оттого, что на углу мы столкнулись нос к носу, и он не смотрел вниз.
В купине, куда я возвращалась за мешком с моей рясой, я уже не дерзнула переодеться. Всюду слышался солдатский топот, по самым немыслимым направлениям носился враг – точно осы потревоженного роя…
В своем монастыре я тоже застала жуткое оживление. С толкотней и бранью оккупанты расхватывали во дворе с веревок свои тяжелые и влажные еще прусские, баварские, австрийские мундиры и белой пенкой овевающее их белье. Многие тут же спешно одевались.
Невысокий немец с жаром требовал у настоятельницы свой пропавший мундир. Матушка Екатерина, кажется, была всерьез растеряна и отступала к поленнице перед наседающим берлинцем.
Я, пряча лицо от сестер, быстро обогнула дом и забежала с одного из черных входов. Сестра Анастасия что-то недовольно прокричала вслед. Уж так старалась крикнуть по-немецки – никакого смысла не было возможности понять.
– Куда вы, месье?! – ахнула в коридоре сестра Авдотья на родном, французском. – Здесь женские кельи!.. Эти баварцы с ума, что ли, посходили?!
Забежав в свою келью, я заперлась, метнула на пол кивер и кинулась к умывальнику…
Прусский лейтенант с площадной бранью рылся в грудах нестиранных еще мундиров, когда я, подкравшись сзади, успела сунуть его мундир, сапоги и кивер заодно в чан с мыльной пеной и даже притопить деревяшкой.
– Это что, очередная диверсия?! – гневался пруссак. – Я должен быть в строю по тревоге!
Он, ошалело моргая, начал еще раз пересматривать оставшееся на веревках.
– Герр офицер, а в чане вы смотрели? – подала я исполненный сочувствия голос.
Пруссак сделал стойку на мой чистый немецкий, как кот на ведро свежей рыбы.
– Я уже смотрел там, фройляйн!
– Посмотрите получше! Там, кажется, есть еще что-то на дне.
Берлинец сразу вытянул из мыльной пены мундир. И, видимо, вмиг опознал его по ярким нашивкам. Впервые я увидела у человека на лице одновременно умиление, радость и злобу. Но ничего, обошлось. Офицерик поахал, поохал и, воздав хвалы апостолам, отдал полоскать мундир…
А я, даже не взглянув матушке Екатерине в лицо, вернулась в свою келью и… упала на пол перед деисусом.
Я благодарила за чудесный успех моего предприятия, а слова не шли…
Я все доказала, я теперь была всей душой, всей жизнью своей с Родиной, а страшная тоска брала за сердце…
Я благодарила за свое чудесное спасение в этой адской кутерьме, а перед глазами хрипели два доверчивых