Кто-то застал в момент выхода, и так далее.
Все услышанное никак не соответствовало моему представлению о миссис Дрейтон, а потому следующим вечером я решил нанести ей визит. Поднялся на крыльцо, и дверь сразу открылась – прежде, чем успел постучать.
– Увидела вас в окно, – пояснила Герти. – Входите, только тихо.
Я прошел в гостиную следом за хозяйкой, и она осторожно закрыла дверь. Великолепный наряд и бриллианты в волосах не могли не вызвать изумления. Задавать вопросы я постеснялся, однако мой взгляд, очевидно, оказался вполне красноречивым.
Миссис Дрейтон горько рассмеялась.
– Считается, что сегодня я в опере. Присядьте, если есть несколько свободных минут.
Я честно признался, что пришел поговорить, и в темной комнате, освещенной лишь уличными фонарями, она рассказала всю правду, а потом замолчала и уронила голову на обнаженные руки. Я отвернулся и долго смотрел в окно.
– Так странно себя чувствую. – Герти встала и подошла ко мне. – Сижу здесь весь вечер, разодетая в пух и прах. Боюсь, актриса из меня неважная, но, к счастью, дорогой Билли никогда не отличался тонким пониманием искусства, так что пока удается его убедить. Беспардонно вру, кто и что мне сказал, что я ответила и как все восхищались моим платьем. Кстати, что вы думаете вот об этом?
Я воспользовался привилегией друга дома и ответил со всей искренностью.
Вскоре мне снова пришлось уехать из Лондона, и в мое отсутствие Билли умер. Говорили, что супругу вызвали с бала и та едва успела прикоснуться к губам, прежде чем они остыли. Однако друзья находили оправдание в том, что смерть наступила слишком неожиданно.
Спустя некоторое время я снова навестил Герти – теперь уже вдову. Посидел недолго, а прощаясь, намекнул, какие ходят слухи. Спросил, не лучше ли рассказать правду, и предложил свои услуги.
– Думаю, не стоит, – ответила миссис Дрейтон. – Зачем выставлять напоказ тайную сторону жизни?
– Но ведь все думают…
Она не дала договорить.
– Какая разница, что думают все?
Короткая фраза, произнесенная достопочтенной миссис Дрейтон, урожденной старшей мисс Ловелл, поразила меня до глубины души.
Выбор Сирила Харджона
Между молодым человеком двадцати одного года и неуклюжим пятнадцатилетним подростком зияет непреодолимая пропасть. Между не слишком успешным журналистом, которому недавно исполнился тридцать один год, и двадцатипятилетним доктором медицины с блестящим дипломом и многообещающей карьерой дружба все-таки допустима.
С Сирилом Харджоном меня познакомил его преподобие Чарлз Фауэрберг.
– Наш юный друг, – заявил преподобный мистер Фауэрберг, стоя в самой выразительной педагогической позе, а именно положив руку на плечо ученика. – Наш юный друг пребывал в некотором забвении, однако я вижу в нем способности, внушающие надежду. Больше того, можно сказать, внушающие колоссальную надежду. Отныне молодой человек поступает под мою особую опеку,