к себе.
Бабушка уходила на работу. Кот шёл к ней в комнату. Садился на подоконник, в передних лапах зажимал кусок тюля и начинал фигурно выгрызать. Тюль бабушке приходилось менять по этой причине часто. Зато у меня всегда были разные кусочки для создания кружевных юбок и накидок. Бабушке это надоело, и она где-то раздобыла дефицитный по тем временам и дорогой капроновый тюль. Я помню, как Тимка с остервенением пытался его разорвать. Но ничего не получалось. Он от напряжения и злости прижимал уши к голове, фыркал и чихал. Зубам и когтям становилось, видимо, больно. Занавеска была основательно пожёванной, но целой. Он в раздражении спрыгнул с подоконника. Отошёл и зло уставился на неё. Потом разбежался и прыгнул со всего маха, повис на ненавистной ткани. Зажимы-крокодильчики, что крепили её к карнизу, были не в силах выдержать подобный натиск. Тюль картинно и трагично повис на нескольких уцелевших по краям крючках. Потом воодушевлённый Тимка проделал то же самое со шторами. И абсолютно удовлетворённый победно покинул комнату.
Правда, к моменту возвращения бабушки с работы кот исчезал в неизвестном (для взрослых) направлении. Мы с ним оба понимали, что после такой победы его ожидает заслуженная кара. Поэтому, как только ключ поворачивался в замке, кот бежал к большому платяному шкафу, я – следом за ним, открывала дверцу, он нырял внутрь. Мне оставалось плотно прикрыть дверцу и бежать встречать бабушку. Она долго ругалась, бегала по квартире в поисках виновника, Тимка же мирно спал на её зимней мохеровой кофте, поводя ушами при особенно громких воплях и, подозреваю, хитро улыбаясь.
С прабабушкой всё было иначе. Она его баловала, он её любил. Не так, как меня, но разрешал за собой ухаживать. Если открытого конфликта утром с бабушкой не происходило, кот оставался после её ухода один на один с холодной кашей. Форменное безобразие, по его меркам. Тогда он шёл к прабабушке. Как ранее уже говорилось, закрытые двери никогда не были для него проблемой. Бабусенька закрывала дверь от него на деревянный черенок от моей лопатки, которой однажды, приехав зимой, я копалась в снегу. Тимка просовывал лапу под дверь и начинал её тихонько раскачивать – черенок лопатки тоже качался и наконец падал из прорези ручки. Дверь легко открывалась. Бабусенька, конечно, уже не спала и сквозь ресницы наблюдала за ним. Он подходил, заглядывал в лицо. Она старалась не смеяться. Потом он цеплял когтем край одеяла, тянул вниз и, совершенно по-собачьи, ухватив уголок зубами, стаскивал с неё одеяло. После такого ей приходилось вставать. Она шла на кухню, грела ему завтрак, аккуратно раскладывала кусочки рыбы, Тимка ел, блаженно щурясь, посещал туалет, следил, чтобы лоток его снова был чистым (иначе противно и громко орал), а потом, предварительно вытерев лапы о многострадальный ковер, шёл спать ко мне.
Опрометчивый визит
Тимка к любым гостям относился с предубеждением, ему своих двуногих хватало. Поэтому любого визитера встречал настороженно. Сначала угрожающе смотрел со шкафа,