Верина флоту стали просто не нужны. К тому же и возраст уже далеко не юный. Одним словом, на любимые свои пароходы смотрел теперь Верин только с берега. По молодости был он парнем симпатичным, общительным, анекдотов знал кучу, на гитаре играл, слыл душой компании, женским вниманием обделен не был, но семьей так и не обзавелся. Насмотрелся на жен моряков да на их семейные ссоры, скандалы, которые иной раз к трагедии приводили. Всякую охоту к женитьбе отбило.
…Затосковав на берегу, пристрастился к рюмке, стал завсегдатаем сначала известного в Одессе пивбара «Гамбринус», где под пиликанье скрипочки бывшие моряки, а теперь, стало быть, бичи травили всякие байки. Поистратившись, и до дешевеньких пивнушек докатился. А когда очнулся однажды утром в милицейском «обезьяннике» с распухшим лицом, синяками и ссадинами, да к тому же вспомнить не мог, что с ним приключилось и как здесь оказался, то твердо решил – надо жизнь менять.
Человек по натуре деятельный и предприимчивый, после долгих размышлений и поисков подался Верин в полярный флот. Здесь ни на возраст не посмотрели, ни на плохое знание компьютера. Купив медицинскую справку – здоровье-то уже пошаливало, – оформился радистом на ледокол «Академик Смирнов», да так здесь и прижился. Из старых привычек сохранил маркони трепотню в кают-компании, где смачно рассказывал содержание самых пикантных писем моряков и полярников. Сплетни эти привычным делом были на пассажирских и грузовых судах, да и то не на всех, а уж на военном флоте или, скажем, на научных теплоходах, где люди служили все больше образованные, интеллигентные, их особо не жаловали. К чести Толика надо сказать, что, цитируя эти послания, он редко называл имена, ну разве уж совсем необычное послание попадется, как тут не ткнуть пальцем в того, кто такое накарябал.
Полярники через пару месяцев плавания если не все, то многие впадали в хандру, тоскуя по женам и любимым, ревновали их отчаянно и чаще всего беспочвенно. Но ревность эта в письмах носила характер самый неприглядный. После одной-двух фраз приветствия такой вот ревнивец писал примерно следующее: «Зинка, сука, гляди мне! Сблядуешь – убью. И помни: Вовчик тебя любит». Вот и все признание в любви.
На ледоколе и моряки, и полярники прекрасно знали, что Толик – трепло, но вынуждены были с этим мириться. Вот только для своего нового кореша – доктора Никиты Максимова сделал маркони исключение.
– Ты, Никита, не сомневайся, о твоей Вареньке я в кают-компании ни гу-гу. Так что смело пиши все, что хочешь. Толик Верин – могила.
Кроме маркони появилась у Максимова и еще одна пациентка из экипажа. Как-то раз обратилась к нему помощница шеф-повара тетя Аня, пожаловалась, что вот уж месяца два стоять ей все труднее и труднее – в пятку словно иголку вогнали. Боль нестерпимая, а присесть некогда и некуда, работа стоячая. К Юрию Федоровичу, судовому врачу, обращалась, да толку никакого, не помог он ей ничем, сказал, что нужна операция, а на ледоколе какая может быть операция, спишешься на берег, там и прооперируешься, а пока терпи,