на ледоколе была для полярников однообразной и монотонной. Шахматы, домино, нарды – все это скоро приелось. В кают-компании по вечерам крутили фильмы, но в основном старье. Не тяготил дальний переход только пьяниц. Где они добывали спиртное, им одним было ведомо. Но пили неистово, каждый день. Пьянели быстро – алкашам, как известно, много не надо; опьянев, падали в шконки, сотрясая кубрики богатырским храпом. Начальству, судя по всему, было наплевать, да и вообще руководитель экспедиции и начальники станций жили какой-то своей, никому здесь неведомой жизнью – полярники, во всяком случае, их почти не видели.
Никита утешал себя мыслью, что это люди так «отвязываются» перед долгой зимовкой. Не могут же они на полярной станции пить так же беспробудно? Там же работать надо в сложнейших условиях. Какие при этом могут быть пьянки?..
Святая простота!
Кроме вахт в лазарете была у Никиты еще одна отдушина – переписка с Варей. Понятное дело, что в наш компьютерный век эпистолярный жанр как таковой существовать перестал. Электронная почта, эсэмески, где даже знаки препинания молодежь игнорирует, – все это сделало обычное, старое доброе письмо на листке бумаги ненужным и архаичным. Представьте себе, приходит в радиорубку Сергей Есенин и протягивает радисту такой текст:
Ты жива еще, моя старушка?
Жив и я. Привет тебе, привет.
Пусть струится над твоей избушкой
Тот вечерний несказанный свет.
Радист – по-флотски «маркони», – ухмыляясь, комкает бумагу с множеством лишних и ненужных, по его мнению, слов, швыряет в мусорную корзину, и споро набирает на компьютерной клаве: «Здравствуй, мама. Как живешь? Сережа».
В радиорубку Никита пришел на второй день после того, как вышли из Бремерхафена. У компьютера сидел немолодой уже мужчина в смешной ярко-красной клетчатой, как у клоуна в цирке, кепочке. Рядом крутилась на вращающемся стуле рыжая девица.
– Полярник? Звать-то тебя как, куда идешь? – скороговоркой спрашивал радист.
– Полярник, врач, – уточнил Максимов. – Звать Никита, иду на «Пионерную». – Он уже знал, что «плавает только говно, а моряки по мору ходят».
– Будем знакомы: Толик, радист, по-нашему – маркони. А это Светка – юноша.
– Юноша?! – удивился Никита. Рельефные Светкины формы, слегка задрапированные коротеньким платьицем, не оставляли никаких сомнений в ее принадлежности к прекрасному полу.
– Понял, по-нашенски пока еще не сечешь. «Юноша» – это значит юнга. Ну, мне-то юнга по штату не положен, в судовой роли Светка – юнга на камбузе, а ко мне в ученицы напросилась, ходит вот в свободное от вахт время. – Радист явно был словоохотлив и не прочь поболтать с новым человеком. – Чего принес?
– Мне сказали, письмо можно отправить. Анатолий, а как вас по отчеству?
– Вообще-то Семенович я, Анатолий Семенович Верин, но нам, маркони, отчества не полагается, хочешь Толиком зови, хочешь маркони, мне все едино.
– Так что насчет