где Яра?
– С Гульденком, в изоляторе. Я ей туда еду таскаю.
Изолятором называлось примыкавшее к пегасне небольшое строение на три стойла, имевшее отдельный вход и оборудованное, по шныровским меркам, неплохо: инфракрасные лампы, отопление, электрический подъемник, даже беспроводной Интернет и большой диван. Изолятор считался в ШНыре чем-то вроде курорта. Не проходило недели, чтобы кто-нибудь не попросился у Кавалерии полежать в изоляторе.
Рина брезгливо втянула носом сложный химический запах.
– Ну и вонь здесь! – сказала она.
– Угу в смысле ага! Да только это не вонь! Фигуса с два! – возразил Ул. – Это и есть запах истинной стерильности! Три ступеньки счастья! Соленая кислота, гашеная известь, потом – чудо! былиин! – хлорная известь! Есть еще и четвертая ступень эволюции.
– Какая?
– Да все такая же! Стоять! Руки за голову! Все, можешь больше не стоять! Поздняк метаться! Ты в нее только что наступила! И снова, кстати, наступила. Подобное притягивается к подобному.
Рина пугливо отскочила, ощущая, что ее джинсы заливает какая-то свежеопрокинутая дрянь.
– Что это?
– Обычный раствор формалина. Думаю, двухпроцентный, если Кузепыч не попытался сэкономить. А он может. Может, увы!
– Ка-а-к?
– Ан нет, расслабься! Формалин в другой канистре, это купорос! А что ты, позволь спросить, имеешь против формалина? Милый такой формальдегид.
– Ты не понимаешь, с кем имеешь дело. Я потомственный патологический гуманитарий. Я даже мотоцикл завожу словами: «мотоцикл, заведись!», а не ключом, – с гордостью сообщила Рина.
Водить мотоцикл ее научил Сашка, а отыскали они его в полузаброшенном гараже, где у Кузепыча пылились канистры и стояли две древние, еще с пятидесятых годов машины.
– А-а-а… Все с тобой ясно! Ну тогда прочитай стрептококкам какой-нибудь стишок, – посоветовал Ул и снова взялся за нож. Скоблить надо было еще долго.
Рина поняла, что аудиенция закончена и дальше начинается беспросветный труд. Она вздохнула, выяснила, что следует делать, и, прихватив для начала метлу с лопатой, отправилась читать стрептококкам стишки. Микробоубийственная поэзия затянулась до вечера.
Конюшню драили, скребли, очищали, обрызгивали. Даже Влад Ганич и тот трудился, не подкладая конечностей. Зная, что во всех других местах он будет сачковать, его поставили на улице у железной бочки сжигать накопившиеся по углам тряпки, гнилые потники, заплесневевшие брезентовые рукавицы и прочие следы взаимоотношений человека и пега. Некоторые тряпки были сухими, другие – раскисшими, но их уговаривали гореть керосинчиком. Работа была непыльной, но к вечеру Ганич так провонял, что даже когда просто выдыхал воздух, казалось, что он принял стакан керосина натощак и закусил тряпкой. Бедный-бедный Влад! Бедный-бедный костюмчик!
Когда Рина уставала, она, чтобы подбодрить себя, высматривала Витяру, который после неудачи организации весны силами одного отдельно взятого чайника ремонтировал у Бинта дверь денника. Молоток чаще попадал по пальцам, чем по гвоздям, однако Витяра не унывал.
Кроме