и серебряные, с орлами.
Меркурий рассказывал, что, когда в 1812 году французы отступали, через Копытово шел обоз с награбленным в столице добром. Увяз в снегах. Тридцать французов, несколько поляков, офицер и пушчонка. Ночью сидели у костра, дрожали. Под утро к ним подлетели шныры, поговорили. Дальше французы топали налегке и в снегах больше не застревали. Пушчонку многие видели. Она стояла у хозблока. В ствол ей вечно наталкивали мусор.
– А вещи из обоза? Вернули? – спросила, помнится, Яра.
– Да оно, понимаешь. Москва большая. Поди пойми, чего откуда. Стырено. Тогда в ШНыре. Хозяйством заправлял. Михеич. Курский мужик, коренной. У него снега зимой. Не допросишься.
– Вроде Кузепыча?
– Не человек ищет место. А место. Ищет. Кого ему надо, – веско ответил Меркурий.
День тянулся, тянулся и, наконец, согласился закончиться. Около восьми, когда пегасня была вычищена и проветрена, Меркурий удовлетворенно оглядел ее и позволил завести пегов.
– Ну все, вдовы, я сердита! Обычно же весной дезинфекция! – простонала Наста, засовывая в сугроб красные, потрескавшиеся от хлорки руки. Резиновые перчатки лопнули, а от обычных автомобильных, которые Кузепыч покупал огромными экономическими паками и раздавал потом с величайшим скрипом, толку было мало.
– Уже. Весна.
– Ничего себе весна! Это еще зима!
– Уговорила. Весной. Тоже будет, – заверил ее Меркурий, после чего у многих возникло желание задушить Насту и закопать ее в снегу. Меркурий своих обещаний никогда не забывал. Это было проверено многократно.
Ученики потащились к ШНыру, окна которого светились в отдалении. Ветви деревьев то и дело пересекали прямоугольники света, и оттого казалось, что огни шевелятся. Под заметенными елками прямо в глубоком снегу лежали темные ледяные круги, казавшиеся глазами подземного чудовища. Но, увы, и здесь подлый натурализм! Это были всего лишь два подтаявших люка теплосети.
Сашка, бодрый как электровеник, устраивал засады и бросался снежками. Один попал во Фреду. Вымотанная за день, она вспылила, хлопнула ладонью по льву и, взметнув над головой тяжелую садовую лавку, которую в обычном состоянии едва подняли бы пять человек, погналась за Сашкой, снося молодые деревья. Тот удирал короткими перебежками, пока у Фреды не иссякла магия.
В ряд елок, посаженных в один год и потому бывших примерно одной высоты, затесалась неправильная елка-недомерок. Даня шагнул к ней и внезапно взмыл над землей, точно его сгреб лапами огромный богомол. Даня болтался головой вниз и видел мир перевернутым. Прямо под ним, как щель копилки, распахнулся глиняный рот. Страшный голос пророкотал:
– Я Горшеня – голова глиняная, пузо голодное! Я тебя съем!
– Охотится. Ишь ты. Как ветками обвязался. Изобретатель, – дружелюбно сказал Меркурий и, улыбнувшись в заиндевевшие усы, пошел к ШНыру.
– А помочь? – завопил Даня.
– Успеется. Каждый настоящий шныр. Должен сам. Выкрутиться.
Даня