Царь-Девицу. У Царь-Девицы во лбу, всякий знает, третье око, которым она прозирает всю окрестность, всю наскрозность и всю будущность. Оттого-то Бабиньке ведомо, кто из больных помрет, а кто выживет и как его лечить, чтоб выжил. Ведьме и делать ничего не надо, все ей Третье око подсказывает, а она, ловкая, знай курей, да муку, да мед собирает. Плохо ли? Алешка утверждал, что бородавка и есть Третье око, а волосы на ней – ресницы. Когда Бабинька его лечила, он сам видел, как под ними малюсенький глаз блестит.
Товарищи слушать-слушали, однако верили разно.
Рассудительный Илейка говорил: «Не может того быть. Врешь ты, Лешка-блошка». Это Алешку так прозвали, потому что легок, на месте не удержишь, все прыг да скок, и мысли в голове такие же скакучие.
А Митя, – тот верил. И часто наедине с собой мечтал, как расколдует Бабиньку, и навсегда она останется прекрасной Царь-Девицей. Глаз на лбу, конечно, не очень пригоже глядеться будет, но, во-первых, полезная вещь, а во-вторых, можно пониже на лоб плат надвинуть.
В общем, как же им было за Бабинькой не увязаться? Тем более, ковыляла она в сторону Татарской пустоши, дело шло к ночи – да не обычной, а новолетней, когда всякое случается.
Пристроились сзади, на отдалении. Сами пригнулись, чтоб, ежели обернется, сразу наземь пасть. Но старуха не оборачивалась, а шагов за собою слышать не могла – глухая.
Сначала-то следилось ничего, даже весело. Алешка ведьмину походку потешно изображал, и светло еще было.
В Поганом овраге, где сумрак и сыро, веселья поубавилось. А как достигли Синего леса, совсем стемнело и стало не до шуток. Особенно, когда ворожея повернула прямо к болоту.
Топь тут была нехорошая. Скотина, отбившаяся от стада, не раз тонула, и чужие люди тоже, кто забредет по незнанию. Свои сюда вовсе не ходили, особенно в ночную пору. Чего тут делать-то?
Митьша с Алешей стали жаться к Илейке, который отродясь ничего не боялся, да и привык в одиночку по лесам шастать. Однако в этих гиблых местах и крестьяничу было не по себе, далеко от Бабиньки он старался не отставать, а то оступишься – и поминай, как звали.
Тропинки никакой видно не было, хотя в небе светила яркая луна, и ее белые лучи посверкивали на черных окошках бочагов, на гнилых стволах, на змеиных стеблях болотной травы.
Шлеп-шлеп, ходко плюхала Бабинька по мелким лужам, ни разу не остановившись, не заколебавшись. Илейка старался ступать точно так же. Остальные двое держались друг за дружку.
Ох, скверно было вокруг. Глумливо забунила выпь, да испуганно утихла. То там, то сям на болоте мерцали голубые огоньки. Пахло чем-то склизким, тухлым, мертвым.
Шли час, шли второй. И чем дальше уходили в топи, тем становилось душней, безвоздушней. Вроде и холод, а по всему телу липкая испарина. Не иначе, к грозе шло. Вот еще недоставало!
Наконец Алешка не выдержал.
– Илюха, давай назад вертаться. Приметила она нас. Нарочно кружит, ведьма. Заведет в самую трясину и бросит. Дороги не сыщем.
Ильша ему спокойно:
– Я и