если мы правы, думая, что Господь уготовил для тебя много дел, мы можем рассчитывать, что Он поможет тебе решить проблемы, с которыми ты столкнешься.
– А если мы ошибаемся?
– Ты всегда можешь вернуться сюда и снова быть моим келарем. Но мы не ошибаемся, сын мой, вот увидишь.
Состоялось трогательное прощание. Филип провел здесь семнадцать лет, монахи заменили ему семью и стали ближе, чем так жестоко отнятые у него родители. Ему было грустно, ведь он не знал, доведется ли им свидеться.
Первое, что испытал Филип в Кингсбридже, был благоговейный страх. Окруженный стенами монастырь своей территорией превосходил любую деревню, собор был огромен и сумрачен, как пещера, а дом приора походил на маленький дворец. Но когда Филип немного привык к новому монастырю, он стал замечать в нем следы упадка, которые некогда обнаружил в своем старом друге Джеймсе аббат Петер. Церковь явно нуждалась в основательном ремонте, богослужения проводились наспех, правила постоянно нарушались, а служек стало больше, чем монахов. Благоговение Филипа вскоре сменилось негодованием. Ему хотелось схватить приора Джеймса за горло, встряхнуть и спросить: «Как ты смеешь такое допускать? Как ты смеешь наспех читать молитвы? Позволяешь послушникам играть в кости, а монахам разводить щенков? Как ты смеешь жить во дворце, окруженный служками, когда превращается в прах храм Божий?» Но конечно, ничего такого он не сказал. У него состоялся короткий, формальный разговор с приором Джеймсом, высоким, худым, сгорбленным человеком, на сутулые плечи которого, казалось, навалились все тяготы мира. Он побеседовал и с помощником приора по имени Ремигиус, которому осторожно намекнул, что монастырь, должно быть, давным-давно нуждается в переменах, надеясь, что тот всем сердцем с ним согласится, но Ремигиус смерил Филипа взглядом, словно говоря: «А ты-то кто такой?» – и переменил тему.
Он рассказал, что обитель Святого-Иоанна-что-в-Лесу основана три года назад в отошедшем Кингсбриджу владении; предполагалось, что она сможет обеспечивать себя всем необходимым, но в действительности все еще зависела от главного монастыря. Были и другие проблемы: священники, которым случалось провести там ночь, сетовали на плохое ведение служб, путешественники утверждали, что тамошние монахи грабители, ходили слухи и о творившихся там непотребствах… Тот факт, что Ремигиус не мог или не желал поведать подробности, служил еще одним доказательством того, что управление монастырскими делами осуществлялось спустя рукава. Филип ушел от него дрожа от гнева. Монастырь прославляет Бога. И если он не отвечает этой цели, он ничто. Кингсбриджский монастырь оказался хуже, чем ничто. Он позорил Бога. Но с этим Филип ничего поделать не мог. Самое большее, что он мог сделать, это навести порядок в одной из кингсбриджских обителей.
Всю дорогу, которая заняла два дня, Филип размышлял над скудными сведениями, полученными от Ремигиуса, и благочестиво обдумывал, как приступить к своим обязанностям. Лучше всего быть поначалу мягким, решил он. Обычно приора избирали монахи, но в обитель, которая являлась