братьям, что приехал странник.
– Тебе бы поучиться послушанию, Джонни. Расседлай лошадь. Я сам скажу братьям, что я здесь.
– Да, отче, – испугался Джонни.
Филип огляделся вокруг. В центре поляны стояло длинное здание, похожее на большой зал. К нему притулилась круглая постройка с отверстием в крыше, из которого поднимался дымок. Должно быть, кухня. Он решил взглянуть, что готовят на ужин. В строгих монастырях пищу принимали один раз, в полдень, но этот был не из таких, очевидно, после вечерней молитвы здесь позволяли себе легкий ужин: хлеб с сыром или соленой рыбой, а то и кружку ячменного пива, настоянного на травах. Однако, подойдя к кухне, он почуял дразнящий, наполняющий рот слюной аромат жарящегося мяса. Филип остановился, нахмурившись, затем вошел.
Два монаха и мальчик расселись вокруг очага. Филип видел, как один из монахов передал другому кувшин и тот отпил из него. Мальчик поворачивал вертел, на котором жарился поросенок.
Когда Филип вступил в полосу света, все трое удивленно уставились на него. Не говоря ни слова, он взял из рук монаха кувшин и принюхался.
– Почему вы пьете вино? – спросил он.
– Потому, незнакомец, что оно веселит душу, – ответил монах. – Испей и ты.
Было ясно, что их не предупредили о прибытии нового приора. Так же ясно было и то, что их не пугали последствия, которые могли иметь место, если бы проезжий монах рассказал в Кингсбридже об их поведении. Филипа так и подмывало разбить кувшин с вином о голову этого человека, но он глубоко вздохнул и спокойно произнес:
– Дети бедняков голодают ради того, чтобы у нас было мясо и питье. И делается это во славу Божию, а не для увеселения наших душ. Сегодня вы больше не получите вина. – Он повернулся и вышел, захватив с собой кувшин.
– А ты-то кто такой? – бросил ему вслед один из монахов.
Филип не ответил. Сами скоро узнают.
Поставив кувшин на землю, он направился к часовне, сжимая и разжимая кулаки, чтобы справиться с гневом. «Не спеши, – говорил он себе. – Будь осмотрительным. Жди своего часа».
На паперти часовни он на минуту остановился, затем, успокоившись, толкнул массивную дубовую дверь и бесшумно вошел.
Спиной к нему неровными рядами стояли несколько монахов и послушников. Лицом к ним – ризничий, читавший молитву по раскрытой книге. Служба велась второпях, монахи бездумно вторили ему. С трех свечей разной длины с шипением капал воск на грязное покрывало алтаря.
Два стоявших сзади молодых монаха, не обращая внимания на службу, оживленно беседовали. Когда Филип подошел ближе, один из них сказал что-то смешное и другой рассмеялся, заглушая нечленораздельное бормотание ризничего. Это стало последней каплей, переполнившей чашу терпения Филипа, и его намерение быть мягким исчезло без следа. Он открыл рот и как можно громче крикнул:
– Молчать!
Смех оборвался. Ризничий перестал читать. Часовня погрузилась в тишину, и монахи, обернувшись, уставились на Филипа.
Он приблизился