служат Матери.
– Зачем? – удивилась Анна.
– По всей видимости, тётушка моя приняла священный обет. Если так и есть, то она находится там.
– И тебе нужна с собой женщина, чтобы тебя впустили?
– Может, да, а может, и нет. Ты, Анна, едешь со мной, потому что я могу на тебя положиться, а не из-за того, что там у тебя между ног.
Она обожгла меня взглядом.
– Так поэтому ты меня взял, а не своего брата?
– Брата я не взял, потому что он упился в стельку, а «едрёна монахиня» – это его любимое присловье, – ответил я. – Так что на этот раз и без него обойдёмся.
Лука Жирный хохотнул, и даже Анна вымученно улыбнулась, что бывало редко.
– Ладно, – она вскочила в седло, мы тоже, и наша троица выехала навстречу чудесному эллинбургскому утру. Чудесное утро в Эллинбурге – это когда дождь ещё не пошёл, а только собирается.
– Глядите в оба, – прошептал я, когда мы выехали с переулка на узкую улицу, затенённую верхними этажами. – Непонятно, хорошо ли они вчера уяснили наш намёк.
Когда я передавал послание через парнишку, которого пришлось отпустить, я всё ещё предполагал, что у меня есть и другая собственность. Теперь же, когда оказалось, что, по-видимому, ничегошеньки у меня нет, как бы эта угроза не прозвучала несколько легковесно. Мы, все трое, надели латы, у меня под сутаной с капюшоном скрывалась кольчуга и перевязь с Плакальщицами. Лука Жирный, не привыкший к седлу, восседал на коне как мешок с репой, но и у него на ремне болталась грозного вида секира, а у Анны Кровавой – кинжалы и арбалет. Не думаю, что кто-нибудь в тот раз недопонял наши намерения.
– Здесь пока остановимся, – вдруг сказал я.
– Прямо здесь? – спросила Анна.
– Прямо здесь. В Свечном закоулке.
Я свёл их с дороги вверх по извилистому проулку между нависшими стенами доходных домов, вместе с лошадьми пробираясь по широким пологим ступеням. Эллинбург по большей части стоит на холмах, ступени и узкие проходы извиваются между тёмными нависающими над головой зданиями, которые, кажется, там наверху сходятся крышами. У верхнего конца проулка было подворье с постоялым двором на одной стороне и свечной лавкой на другой. Я обернулся к постоялому двору.
– Анна, сходи-ка разузнай, можно ли снять комнату на одну ночь. Хочу узнать, кто там сейчас на карауле.
– Почему я? – удивлённо взглянула на меня Анна. – Ещё подумают, будто я шлюха.
Вот это вряд ли. Анна так ловко держится в седле, будто бы в нём и родилась, на ней кольчуга поверх рубашки из вываренной кожи, у пояса – два кинжала, с упряжи свешиваются арбалет и колчан. Так что едва ли кто-нибудь в обозримом будущем сможет принять Анну за шлюху.
– Потому что ты не местная, и тебя не узнают ни в лицо, ни по выговору, – ответил я, и ей оставалось лишь молча согласиться. Как-никак мы-то с Лукой были оба из Эллинбурга. Она надулась, но спешилась и толкнула дверь постоялого двора.
Мы с Лукой сели ждать, держа лошадей за углом, чтобы их не было