deep did rot: O Christ! // That ever this should be! // Yea, slimy things did crawl with legs // Upon the slimy sea <описание рыб-слизняков Кольридж заимствовал из книги немецкого мореплавателя Ф.Мартенса «Путешествие на Шпицберген и в Гренландию» (1694)>. // About, about, in real and rout // The death-fires danced at night; // The water like a witch’s oils, // Burnt green, and blue and white» [84, p. 54–56].
Дж. Л.Лоуэс приводит для сопоставления с процитированным фрагментом следующий отрывок из книги капитана Джеймса Кука «Путешествие по Тихому океану» («A Voyage to the Pacific Ocean in 1776–1780», 1784), ссылка на которую есть в записных книжках Кольриджа: «Во время штиля <…> отдельные участки моря казались покрытыми чем-то вроде липкого ила; и небольшие морские животные, плавающие там, <…> имели белую или блестящую окраску <…>. Плавая, что они делали с равной легкостью на спине или брюхе, они излучали ярчайший свет, подобный сверканию драгоценных камней <…>. Иногда это были разнообразные оттенки синего цвета <…>. Но обычно это был красивый бледно-зеленый свет с багровым отблеском; ив темноте он слегка напоминал тлеющий огонь» [86, p. 75]. В данном фрагменте можно видеть традицию хоровода ведьм из «Макбета» Шекспира. О светящейся и как бы горящей морской воде Кольридж также читал в книге Джозефа Пристли «Оптика» («Optics», 1772) в главе «Свечение гниющих тел». Указанные влияния отчетливо проявляются не только в приведенном выше фрагменте, но и в дальнейшем тексте «Старого Морехода»: «And some in dreams assured were // Of the Spirit that plagued us so; // Nine fathom deep he had followed us // From the land of mist and snow. // And every tongue, through utter drought, // Was withered at the root; // We could not speak, no more than if // We had been choked with soot» [84, p. 58].
В переводе Ф.Б.Миллера этот значимый фрагмент «Старого Морехода» С.Т.Кольриджа приобрел несколько иное звучание: «На медноцветных небесах, // Полуденной порой, // Горит кровавый солнца шар // С луну величиной. // И так текут за днями дни; // Немая тишь кругом… // А мы все тут стоим одни, // И тщетно ветра ждем. // Везде вода, одна вода, // А зной так и палит; // Везде вода, одна вода, // А жажда нас томит! // Зеленой тиной глубина // Покрылась, будто мхом, // И миллионы слизняков // Копышатся кругом. // А по ночам, то здесь, то там, // Как будто бесов строй, // Играет, скачет по водам // Огней блудящих рой. // И многим виделось во сне, // Что нас карает ад; // Что злобный дух сидит на дне, // На стоаршинной глубине, // И держит наш фрегат. // От жажды страшной говорить // Никто не мог из нас: // В устах язык одервенел // И пена запеклась» [3, с. 214–215]. Миллером не переведено яркое сравнение «As idle as a painted ship // Upon a painted ocean» [Так же неподвижно, как нарисованный бриг // В нарисованном океане]. Сравнение «Зеленой тиной глубина // Покрылась, будто мхом» не показывало всей омерзительности гниющего моря. Также Миллер опустил характерное сближение воды с «маслом ведьмы». Глубина в девять сажень была заменена им на стоаршинную глубину. Вместо иссохших языков в его переводе «язык одервенел», вместо сажи во рту – «пена запеклась».
Н.Л.Пушкарев в своем переводе опустил строки о гниении моря и слизняках: «В раскаленном, как будто из бронзы литой // Отчеканенном небе светило // Тоже солнце, но тускло, как шар кровяной. // Оно плыло как раз против мачт и с луной, // По объему, равно почти было. // День за днем проходил, день за днем уходил, // А корабль наш в той мертвой пустыне, // Знай, стоял да стоял без движенья и сил, // Как фальшивый корабль на картине. // Все вода, все вода, а борта // С адским треском от жара сводило; // Все вода, все вода и вода, а уста