грабителей не прельстил.
Но обиднее всего было, что им удалось легко обнаружить Танину шкатулку с драгоценностями – собственно, искать ее особенно не нужно было, она прямо на виду, на трюмо стояла.
Соответственно, была похищена главная семейная реликвия, старинное кольцо червонного золота с довольно крупным бриллиантом, равно как и ожерелье в виде змеи, восточной работы. Все это, а также другие украшения, с бирюзой и опалами и прочим, что осталось от предков, пропало. Данилину особенно нравилось видеть на жене то бабушкино кольцо, удивительно точно пришедшееся Тане по размеру. Его поражал не столько сияющий голубизной бриллиант, сколько необычный, таинственный цвет золота, отливавшего темно-красным.
Татьяна держалась мужественно, даже не заплакала, хотя ясно было, что кольцо, да и змею, не восстановить, все это пропало навсегда, ни за какие деньги она уже никогда ничего подобного не получит.
«Странно, что они вторую шкатулку не нашли. Всего-то и надо было – ящик трюмо открыть», – бормотала Таня. Во второй шкатулке содержались всякие украшения попроще, все, что скопилось за жизнь, что Данилин привозил из командировок. Но также и доставшиеся от другой бабушки старинные гранаты. Довольно ценные, кажется.
«Ленивые какие-то грабители попались», – говорила Таня.
«Торопились, наверно», – отвечал Данилин.
Но вот где они не ленились и не спешили, где потрудились на славу, так это в данилинском кабинете. Выпотрошили все – от ящиков письменного стола до книг на полках. Причем из некоторых книг неизвестно зачем были даже страницы вырваны, а с других обложки оторваны. По злобе, что ли?
И вся эта бумажная каша – вся жизнь Данилина, всякие его журналистские и литературные наброски, записи, дневники, ценные книги – все это теперь валялось на полу, и совершенно невозможно было понять, что пропало, а что нет, и с чего теперь начинать разборку этой ужасной кучи, на которую невозможно было смотреть без содрогания.
Но, может быть, хуже всего было омерзительное ощущение, что их частная жизнь подверглась надругательству, что домашний уют навсегда уничтожен, растоптан. «Меня будто изнасиловали», – прошептала Татьяна. «Меня тоже», – ответил Данилин.
Но Таня посмотрела на него отчужденно и сказала грустно: «Доигрался…»
«Ты меня винишь?» – изумился Данилин.
«Не виню, но…»
Таня не стала объяснять, что «но», зато объявила, что уезжает ночевать к матери. А Данилин остался разбирать то, что осталось от его кабинета. Более печального и какого-то обреченного занятия он в жизни не испытывал. Обреченного в том смысле, что, даже проделав весь этот гигантский, нескончаемый труд, прежнего все равно было не восстановить.
И еще была печаль и тоска, что Таня, вместо того чтобы объединиться с ним, Данилиным, перед лицом общей беды, вдруг, наоборот, отшатнулась от него еще дальше и даже уехала к матери – а это была крайняя форма выражения недовольства мужем. Она часто прибегала к ней в разгар кризиса,