эту чушь к Бухарину, Алеша, и займись лучше выборами, – подвела итог Ольга и протянула ему письмо с таким брезгливым видом, будто ей даже держать в руках его было противно.
Чем сразу же напомнила Данилину Татьяну. Но только у той процесс прошел в обратном направлении – от брезгливого недоверия к живому интересу. Но вот как раз Таню лучше было бы сейчас не вспоминать.
– Ну ладно, ладно, может, ты и права, – примирительно сказал Данилин.
– Права, права, не сомневайся!
И точно выключатель в ней повернули: Ольга словно опять потеряла всякий интерес и к Данилину, и к письму, и к кабинету. Снова смотрела в окно, молчала. Наконец точно опомнилась. Сказала:
– Ну, я пойду Прагу оформлять?
– Иди. Только с Игорем сроки согласуй, а то я не знаю, как у него там с графиком дежурств.
Ольга встала, отодвинула стул, повернулась и пошла к двери, но даже эти самые простые движения были так грациозны, так естественны, как это бывает только у молодых, сильных, красивых животных. Данилин смотрел ей вслед не таясь и попался: у самой двери Ольга вдруг обернулась. Что-то, кажется, мелькнуло такое в ее взгляде: то ли удивление, то ли презрение, то ли злорадство. То ли все, вместе взятое. А может, это Данилину только показалось. Просто посмотрела сотрудница на прощанье на начальника – не передумал ли в командировку отправлять? И ничего больше. А он-то развоображался…
– Пока, – сказал Данилин вдруг охрипшим голосом.
Но этого она, впрочем, уже не слышала, дверь-то уже закрылась.
5
День был, как всегда, полон суеты, бессмысленных препирательств и бесконечных телефонных переговоров – даже при том, что Валентина замечательно фильтровала звонки. К тому же пришлось разруливать конфликты: заведующего корсетью с экономическим отделом и международников – с секретариатом. Экономотдел как-то не так напечатал две последние заметки казахстанского корреспондента, а Игорь снял скучнейший материал великого борца за мир. Мало того что международный отдел ярился, так еще и сам лично великий гуманист обрушился на Данилина по «вертушке». «Я, – кричал он, – никогда больше не напишу вам ни строчки и всем друзьям с вами дело иметь отсоветую!» Данилин же держал себя в руках, извинялся холодно-сдержанно, но позиций не сдавал и про себя думал: «Ну и славно, ну и оставь нас своим вниманием, индюк надутый».
Почему он, Данилин, вечно должен отдуваться за чьи-то чужие решения? Должность у тебя такая, вот почему, за это тебе деньги платят, и немалые, говорил в таких случаях Игорь и был, конечно, прав. Теперь я кто угодно, только не журналист, думал Данилин. Административные дела, да, экономика газеты, еще как, ну и вот дипломатия – вверх, вниз и во все боковые стороны, это сколько угодно. А журналистика? Ну, разве что совсем чуть-чуть.
Вот, наверно, почему еще история с письмом казалась такой притягательной – все же она относилась напрямую к добыче материала. И какого материала!
Между летучками и собраниями пробился к Данилину Миша Филатов – военный корреспондент.