что готов позволить любить себя.
– Привет, – я кладу руку ему на шею.
– У меня есть для тебя немножко счастья, – с улыбкой говорит мне на ухо местный Хью Джекман.
– Выкладывай, – мне смешно. – Но сначала купи королеве еще.
Парень щелкает пальцами и показывает бармену на пустой шот.
– Ты одна?
– Уверяю, меня тебе хватит, – я стараюсь выговаривать каждое слово. Но ловлю себя на мысли, что уже пьяна, и моя эротика больше похожа на кривляние старой алкоголички. Повернувшись спиной к бару, кладу на столешницу локти, а голову слегка запрокидываю.
– Думаю, разберусь, – Росомаха ухмыляется. Он показывает бармену, что как будто бы ворожит над пустым бокалом, и бармен обновляет напиток.
– Колдун? – я принимаю «В52» из его рук.
– Это моя работа, – не сводит с меня пристальных черных глаз слуга сатаны.
С большим трудом концентрируюсь, удерживая на своем лице выражение «взгляд пантеры». «Боже, я ущербна…» – с этой мыслью я принимаю еще одну порцию алкоголя.
– Смотри, что у меня есть, – в его большой руке оказывается маленький прозрачный пакетик. Пакетик переливается синим, красным, зеленым цветом окружающего веселья, зовет присоединиться. – Пойдем со мной, – Хью аккуратно берет меня за руку.
Меня не нужно тянуть – я сама плыву за ним сквозь беснующуюся толпу вглубь таинственного храма, где чуть темнее, чуть тише. Он идет, то и дело оборачиваясь на меня и улыбаясь чему-то своему. А мне на все плевать. Мне приятно его внимание.
Дверь с нарисованным на дощечке мужчиной отворяется, мы входим в туалет.
– Сделай кисть вот так, – говорит мой Хью Джекман. – Так, словно хочешь взять яблоко.
Я послушно повторяю. Он сыплет мне в ложбинку между указательным и большим пальцем белый порошок.
– А теперь резко вдыхай, – говорит он и показывает как.
Моя рука касается носа. Холодный воздух обжигает ноздри и летит в голову, рассекая мозг надвое.
– Да? – улыбается Хью. – Да… – он кивает, целуя меня. – Пойдем. Это еще не все.
Пока он разворачивается, я вижу, как девка, стоя на коленях, ласкает розовый продолговатый зефир. Такой знакомый, что я чувствую его температуру и его упругость в своей руке. Он бывал во мне везде.
Я помню, как Женя начинал с того, что прижимал. Не важно к чему, к стене, кровати, к столешнице. Хватал в свои тиски и сжимал. Хочешь, не хочешь – в плену. Срывал с меня поцелуй, затем одежду. Он дарил беленькие маечки и любил их на мне рвать. Так, чтобы грудь под ней тряслась от неожиданной грубости, а на плече оставался красный след от разорванной лямочки. Он бил меня собой. Когда кровь, разгоняясь, мчалась в голову, было уже все равно. И тогда просыпалось желание ему ответить. Я резко хватала Женю за неопрятные волосы и оттягивала его от себя. Он скручивал меня за это, стискивая мои узкие кисти. Распалившись, я вырывалась и доставала его из себя. Водила им по себе, там, где горячо и всегда брито,