мне и ищет выход глубинная живая вода моей стихийной народной культуры, которая проявляется через подобные парадоксы и несоответствия формы и содержания. Я чувствую ее ритм, ее юмор, ее размер, я хочу выразить ее в слове. Я иду за ритмом бессознательно, интуитивно. Я наигрываю, подпеваю в такт, и вот я уже пляшу. Если вам не нравиться как я танцую, значит вы просто не слышите музыки.
На голодный на желудок
Я любила восемь суток,
Как на спину повернусь,
Так еще три дня не ем.
Глава 3. Модели для эпоса
Десять лет своей жизни – с трех до тринадцати, я прожил на Украине. Родители уехали из Иркутска – города, в котором я родился, когда мне было три года. Я почти ничего не помнил из короткого периода сибирского детства, но все же память уже пробудилась и пробудил ее эпизод штурма нашей квартиры ментами, который я уже описывал в другом своей романе. Кроме этого эпизода я помню раннее пробуждение в холодной квартире, как я в одной рубашке иду на кухню в поисках еды. Слабые лучи рассветного солнца едва освещают ее крохотное пространство. Я нахожу кастрюлю с застывшим в холодец киселем и ем из нее ложкой.
Помню как мой сосед по площадке, который был старше меня на год, убедил меня пойти с ним гулять и мы ушли далеко от дома к самой остановки, откуда нас привели прохожие, удивившись тому, что двое пацанят, которым едва исполнилось три года, отправились на прогулку одни. Помню людей идущих нам навстречу – они идут сплошным потоком – недавно закончилась смена на авиазаводе и люди возвращались из цехов в свои дома и квартиры.
Помню как нашел в комоде упаковку презервативов и выбежал на улицу, чтобы похвастаться тем, что у меня так много воздушных шариков, и я даже успел надуть парочку и пустить их гулять по ветру, пока мать не обнаружила пропажу, и не бросилась вслед за мной, чтобы отобрать у меня пакет.
Помню печальное пение в церкви, как мы ходим со свечами по кругу, а потом священник в богатом одеянии с пугающе густой бородой дает мне на ложечке нечто очень сладкое.
Помню как пытаюсь катиться по снегу на постоянно спадающих с валенок лыжах, но у меня ничего не выходит и я падаю в снег, совершенно раздосадованный своей неудачей.
Помню свой крохотный балкон, отделанный разноцветными рейками: я высовываюсь по пояс и смотрю вниз на улицу. Я в одной рубашке, на улице минус тридцать, но мне не холодно.
Помню цирк, и красавицу в ярком бикини, возлежащую на огромном тигре. Пожалуй и все. Ах, да, я помню паровоз, который вез нас из Иркутска в Никополь. В одном с нами купе ехала на зону жена растратчика. Она была яркой женщиной в кофте с глубоким декольте, куда я постоянно норовил запустить свою ручонку. Мама меня останавливала, но женщина лишь снисходительно смеялась:
– Мужик растет, сразу видно!
Мама любила рассказывать эту историю гостям, поэтому я ее запомнил.
Иркутск сжался для меня до набора открыток, которые я, живя на Украине, любил перебирать и разглядывать: набережная, здание театра, тот самый цирк, со львами и девушкой в ярком бикини, значок с