что скажут родители, когда увидят пьяного ребёнка, от которого пахнет Ямайский ромом, четвёртая: а может быть, папа спрятал бутылку не от меня, а от мамы, тогда я подведу и его! Одно я знал твёрдо ̶ после принятия алкоголя надо закусывать. Убрав на прежнее место ящичек с ромом, я побежал на кухню разогревать щи. Во второй раз за день, поскольку, придя из школы, я уже съел одну тарелку. Всё обошлось, родители меня не "застукали". Позже, примерно в течение двух недель, когда я снова оставался один дома, я наведывался в кладовочку, доставал заветный ящичек, любовался индианкой, отмечал, что уровень рома равномерно понижается и достиг уже половины ёмкости, и ставил всё на место. Разумеется, глотков ни больших, ни маленьких я больше не делал, хотя, каюсь, нюхал. Через день после последней инспекции, придя из школы, я обнаружил заграничную бутылку в верхнем отделении буфета, стоящего на кухне ̶ заморский напиток из контрабандного стал по непонятной причине легализованным, папа даже дал мне его понюхать, к крайнему неудовольствию мамы.
Вообще-то я хотел рассказать про искусство, про вокальное в частности, но как всегда алкоголь, даже его простое упоминание без наливания и употребления, мешает, и так ̶ всю жизнь. Моей жизни, ещё смею надеяться, нет, но примеров, оказавших своё пагубное влияние на чужие судьбы, могу привести множество.
Теперь о грустном, даже постыдном… В моей жизни были моменты, события, собственные действия или хуже ̶ бездействия, о которых я бы желал забыть… не забывается. Мне было девять лет, я был в составе участников праздничного концерта во Дворце Культуры имени Ф.Э.Дзержинского. Праздник был по случаю… не помню, то ли седьмого ноября, то ли, исходя из места празднования, дня милиции. Что именно я должен был петь, я тоже не помню, скорее всего "солдата в шинели с чужого плеча". Это должно было быть моим первым выступлением на "большой" сцене. До этого я "гастролировал" по школам и детским садам, преимущественно своего родного Василеостровского района, и летом, конечно, по пионерским лагерям. Я даже привык к стандартным "ракушкам", установленным в каждом из них, с их прогнившими досками на сцене, к публике, состоящей из малышни и суетливых мамаш, приезжавшими в "родительские" дни, к допотопным микрофонам, а чаще ̶ к их отсутствию. Но в тот день я должен был выступать на НАСТОЯЩЕЙ сцене, с тяжёлым бурым занавесом, с прожекторами, направленными на одного меня, со зрителями в мундирах с погонами и в плечистых пиджаках, их спутниц в красивых вечерних платьях ̶ перед "настоящей" публикой. Кто ещё принимал участие в том концерте и что вообще происходило на сцене, я тоже не помню, вероятно, что-то происходило, поскольку из зала были слышны аплодисменты после каждого выступления, но для меня это периодическое хлопанье в ладоши означало только одно ̶ приближение того страшного мига, когда на сцену должен ступить я… Который сидел в кулисах на ящике с песком под красным щитом с баграми, топорами и конусными вёдрами и трясся. Такого интенсивного колебания собственного организма, такой "трясучки"