ко мне, оторвавшись от упаковывания нашей одежды в кожаный сундук с медными заклепками.
– Что случилось?
– Она сошла с ума, – ответила я, прислонившись к дверному косяку. – Считает, что может использовать Альфонсо против короля, но ей это не удастся. Я не позволю. Буду защищать брата до последнего дыхания.
Слуги в ливреях грузили во дворе багаж на повозки. Замковые собаки лаяли и прыгали вокруг Альфонсо, по-звериному чуя необратимые перемены. Брат всегда заботился о собаках – брал с собой на охоту и прогулки верхом, кормил, следил, чтобы псарня содержалась в порядке. Я смотрела, как он гладит своего любимца, крупного лохматого гончего по кличке Аларкон. Стоя у дверей замка, я вдруг подумала, насколько прискорбно мало у нас прислуги по сравнению с толпившейся во дворе внушительной свитой, которую прислал Энрике для сопровождения нас в Сеговию.
Архиепископ Каррильо не приехал, прислал вместо себя племянников – маркиза де Вильену и его брата, Педро де Хирона. Вильена был титулованным дворянином и любимцем короля, Хирон же владел Калатравой, одним из четырех монашеских военных орденов Кастилии, основанных много веков назад для отражения нападений мавров. Оба обладали немалой властью и богатством, но при этом выглядели полной противоположностью друг другу, и единственное, что связывало братьев, – их высокомерие.
Вильена был высок и худощав, с ровно подстриженными темными волосами, спадающими на лоб. В его внешности чувствовалось нечто зловеще-привлекательное – из-за вытянутого носа и странно холодных желто-зеленых глаз. Он въехал на наш двор с презрительной усмешкой на лице, с откровенным неудовольствием окинул взглядом бегающих повсюду кур и собак, свиней и овец в загонах, скирды сена у стен и компостную кучу, куда мы выбрасывали отходы, будущее удобрение для сада.
Рядом на черном коне – никогда еще не видела такую огромную лошадь – в сопровождении людей в красно-золотых мундирах ехал Хирон. Гигант с покрытым красными прожилками лицом, густой бородой и глубоко сидящими на мясистой физиономии глазами-бусинками неразличимого цвета; изо рта у него пахло хуже, чем от компостной кучи. Спрыгнув с коня – достаточно ловко для его размеров, – он громко выругался: «А ну, вперед, miserables hijos de puta!»[12] И начал отдавать приказы слугам, то и дело сопровождая слова яростными ударами огромных ручищ. Стоявшая рядом с нами донья Клара замерла от страха.
Вильена подошел к нам, и весь его вид тут же переменился. Он преувеличенно вежливо склонился к руке моей матери и заявил, что время не осмелилось тронуть ее красоту. Мать в ответ улыбнулась и затрепетала ресницами; мне же его слова, произнесенные неприятным, слегка гнусавым голосом, показались нелепыми и смешными. От его бархатной одежды исходил столь сильный запах серой амбры, что я едва не закашлялась. Судя по утонченным манерам, он много часов провел перед зеркалом, совершенствуясь в искусстве притворства. На меня же не обращал никакого внимания, лишь едва заметно кивнул, прежде чем повернуться