знанием дела. Он из династии лавочников и трактирщиков Йола, наблюдать за людьми и улыбаться – у него в крови. Это меня в нем и привлекало. И сумка его мне нравилась, такая модная, и очки стильные в толстой оправе, будто из пятидесятых. Голову он брил налысо, что нравилось мне значительно меньше, однако ему шло: кожа у него была смуглая и череп крупный. Толстая шея, вся спина от самых плеч поросла волосами. Что еще сказать? Иногда меня изумляло, как я могла полюбить такого выраженного самца, бугры мускулов под плотным жирком, и весь он – все пять футов девять дюймов, господи боже, – сплошь в волосах, без одежды он как будто расплывался по краям. Никто меня не предупреждал, что такое можно полюбить. Но вот поди ж ты.
Конор только что закончил магистратуру по мультимедиа, компьютерный фрик. Я тоже вожусь с информационными технологиями, общаюсь с иностранными компаниями через Интернет. Языки – мой конек. К сожалению, не романские – мне достался ареал не вина, но пива. Тем не менее я все еще нахожу умлаут весьма сексуальной деталью, губки сложить бантиком, а от скандинавских вариаций на тему губных гласных у меня мурашки по коже. Как-то раз я гуляла с парнем из Норвегии по имени Аксель лишь ради того, чтобы послушать, как он произносит «snøord»[3].
Но с Конором я встречалась не ради умлаутов, а ради доброй забавы, и влюбилась в него, потому что это было правильно. Почему так? А вот: за все время, что я его знала, он ни разу не поступил жестоко.
Как-то само собой стало ясно, что настала пора купить дом. Австралия – последняя эскапада, которую мы себе позволили, дальше будем откладывать на депозит, на выплату ипотеки, на гербовый сбор, юристам на гонорары – господи, они выжимали нас досуха. Не помню, как это отразилось на любви. Не помню ночей. Впрочем, любовь наша с самого начала больше запомнилась днем: Конор носится на серфе у Сипойнта, возвращается пропахший морем и чипсами; по субботам мы осматриваем чужие жилища – то трехспальный коттедж в ряду трехспальных собратьев, то викторианский таунхаус или же квартиру под крышей. Мы поглядывали друг на друга, стоя у камина 30-х годов, и вроде как щурились. Или расходились по комнатам и старались представить себе, каким могло бы стать это помещение, если стену снести, устранить запах, сделать дом обитаемым.
Мы занимались этим месяцами. Здорово навострились. Я могла войти в гостиную и сразу же представить себе, как к длинной стене встанет табачно-бурый кожаный диван. Достаточно было произнести «коттедж пятидесятых» – и я крепила к стене ретробра и ставила под ним кожаное кресло-шезлонг. Но я так и не научилась представлять себе, как сижу в этом кресле. Какой станет жизнь после покупки дома? О, конечно же, лучше. Я была уверена, что буду веселой и серьезной, взрослой и счастливой, жизнь наполнится смыслом. И все же. Так-то так, говорила я Конору, и все же.
Под конец долгого субботнего дня мы занимались любовью, возвращая себе себя, похищенных на время.
Заходишь в чужой дом, и это возбуждает, немного щекочет нервы, и что-то прилипает к тебе, словно грязь. Я чувствовала это