или в трубку, чтобы разжечь искру. Однажды я, пытаясь в дождливую и ветреную погоду развести костер, истратил почти два коробка драгоценных спичек, пока меня не пожалел проходивший мимо горец – у него огонь разгорелся моментально.
Лавки открывались ближе к полудню, а рынок начинал работать лишь после обеда. По утрам рыночная площадь и улицы пустовали. Почти ни у кого в городе не было наручных часов, да и стенные часы были редкостью. Даже в богатых домах часы держали скорее для украшения интерьера, нежели для того, чтобы узнавать по ним точное время. Такого понятия – точное время – просто не существовало. Часы в здании ямыня – префектуры – могли показывать девять часов, в другом месте – восемь или десять; да и кого это интересовало? Время определяли по солнцу. Когда оно поднималось над восточными горами, это означало, что пора вставать и готовить завтрак. Когда стояло высоко в небе – пора было идти на рынок. Назначать встречи на определенное время было невозможно, так что человек, с которым вы договаривались на восемь, мог прийти в десять, в одиннадцать, а то и в полдень.
В лавках, за редчайшими исключениями, заправляли женщины. Они в точности знали, что нужно клиенту, где это найти и насколько можно сбавить цену после упорного торга. Эти практичные, пробивные дамы никогда не упускали своей выгоды. Если торговке приходилось отлучиться, в лавке за нее дежурил муж. Мужья чаще всего сидели где-то у дальней стены с ребенком на руках, выходили к прилавку неохотно и оказывались абсолютно беспомощны – они не могли найти ни спичек, ни солений и не знали, в каком кувшине находится вино, которое спрашивает клиент. В большинстве случаев дело кончалось тем, что муж сдавался и предлагал клиенту зайти попозже, когда вернется жена. Даже профессиональные продавцы-мужчины в больших магазинах не умели обращаться с клиентом – они вели себя невнимательно и грубо, и всякий раз, когда важная сделка, казалось, вот-вот сорвется по их вине, они бежали за женой хозяина, чтобы та спасла положение.
Покупатели рассчитывались за товар панкаями – серебряными китайскими монетами достоинством в полдоллара, которые чеканились в Куньмине специально для этих мест. В американских деньгах стоимость их составляла около восьми панкаев к доллару, однако с ними нужен был глаз да глаз – в монетах нового выпуска содержалось больше меди, чем серебра, так что торговцы либо отказывались их брать, либо принимали по смехотворно низкому курсу. В последние несколько лет перед падением националистического режима до Лицзяна добрались и бумажные деньги – их завезли торговцы из Хэцзина и государственные банки. Бумажные доллары народ принимал неохотно; многие не признавали их вовсе. Чтобы отличить одну банкноту от другой, нужно было знать китайские иеро– глифы, чем могли похвастать далеко не все жители Лицзяна, а с простого горца сталось бы спутать с банкнотой даже обертку от сигаретной пачки. К несчастью для крестьян, этим нередко пользовались нечистоплотные торговцы